На счет человека, присланного Петром для обучения голландскому языку, Ларсон не ошибся, им действительно оказался шкипер. Звали его Юджином. Лет ему было около сорока, при этом он постоянно курил трубку и повторял:
– Гер Питер просил обучить, Юджин обучит. Лишь бы ученик был толковый.
А Андрес оказался полиглотом. Слова, произносимые шкипером, хватал на лету, и вскоре вел с ним беседы по-голландски. От учителя своего и узнал эстонец, что сейчас все английские, французские, голландские корабли, а иногда даже испанские прибывали в Московское царство, через Архангельский порт. Выхода ни в Черное, ни в Балтийское море сейчас у Петра не было. Вот и приходилось негоциантам товары свои через Ледовитый океан везти. И если голландцы, да французы торговлю еще пытались как-то честно вести, то англичане так и норовили беспошлинно лишнюю унцию табака, что стоил очень дорого, провести, а то и фальшивое серебро, да золото. Вот только что-то сомневался в честности рассказов голландца Андрес. И не по тому, что не верил во все эти россказни, а потому, что сам иногда пробовал провести тайком через таможню лишнюю партию товара. В теле любого бизнесмена, а по-другому эстонец негоцианта назвать не мог, всегда есть ниточка, пусть и тонкая, алчности. Да и Петр Алексеевич, тоже, похоже, сомневался, хотя и считал голландцев – учителями наипервейшими, а иначе, зачем еще Ларсону было учить голландский. Проще было по-французски да по-гешпански научиться мурлыкать. Хоть и говорил шкипер, что захаживали корабли те в порт Архангельский, но вряд ли делали они это так часто, как те же голландцы да англичане.
– Гер Питер просил обучить, – проговорил Юджин, – обучу.
И вот так почти весь месяц. Андрес даже не заметил, как государь со свитой (сие случилось двенадцатого апреля) отбыл на верфи в Воронеж.
Ельчанинов теперь почти каждый день заходил. Вскользь предложил позаниматься с ним на саблях.
– Для дела, которое нам предстоит вещь зело как необходимая, – сказал он в первый день. Дорога дальняя. Местами люди лихие промышляют. Иногда так и норовят, путника одинокого обидеть. Ограбить да убить. Вот и приходится саблей махать.
Оружие для Ларсона незнакомое (в клубе он все больше со шпагами да рапирами дело имел) и привыкать долго пришлось. Удары Силантий Семенович наносил быстро, отчего эстонец только и успевал уклоняться. Несколько раз князь наносил раны.
– Ни чего, до свадьбы заживет, – приговаривал всякий раз, после удачного выпада, – А ранить я тебя должен, иначе уворачиваться не научишься. Но ни чего, за месяц, что нам дал государь на подготовку к отъезду, я тебя и с оружием обращаться, и от ударов уходить научу.
Ельчанинов не обманывал. Кроме тренировки на саблях, шпагах он так же старался обучить Андреса владению огнестрельным оружием, которое в обращении было намного сложнее. Пистоль, фузея, мушкет, что только не прошло за месяц через руки эстонца. Не все конечно сразу получалось, но с каждым разом у Ларсона выходило все лучше и лучше. По вечерам князь приводил двух коней, на одном ездил сам, а на другом Андрес. Теперь когда, обязанности золотаря, монаршей волей, были возложены на Акима, времени на все это было достаточно.
Вот так за занятиями голландским языком, фехтованием и стрельбой Ларсон и провел этот месяц. За три дня до дня, на который был назначен отъезд, Ельчанинов велел собирать вещи в дорогу.
Вот только багажа у Андреса было не много: венгерский камзол, мундир Преображенского полка, подаренный ему Петром Алексеевичем по случаю его поступления в Тайный приказ, запасная треуголка, да две чистые рубашки. Шляпа была черного цвета, края полей были обшиты тесьмой, с левой стороны прикреплена медная пуговица. Еще были чулки, после поражения под Нарвой их сделали красными, что значило – бились солдаты под крепостью по колено в крови.
Ну, и еще портмоне, что осталось ему на память об его прошлом. Он еще раз извлек на свет божий свой бумажник, высыпал на стол содержимое. Несколько банкнот, грош цена которым сейчас, кредитная карточка, статья из научного журнала, визитки, презерватив. Впервые за время своего пребывания в восемнадцатом веке он развернул листок и стал читать. Вещь дельная, и вполне осуществимая, правда не в том виде, что будет в будущем. Для осуществления и нужно то ничего, всего лишь шелк.
«Хорошо бы найти шелк, – подумал Андрес, – а там можно попытаться историю немного потревожить. Думаю, ничего страшного не произойдет, если они появятся на тридцать лет раньше».
Вернул все обратно в портмоне, затем положил его на самое дно небольшого сундука. После чего медленно стал складывать вещи. Потом на секунду Ларсон задумался и испугался, а как же он все это повезет.
Все разрешилось в день отъезда, когда князь подъехал к царскому дворцу на карете. Он выбрался из нее быстрым шагом прошел до домика золотаря, вошел внутрь.
– Ты готов Ларсон? – поинтересовался он.
– Да, – молвил Андрес, застегнул епанчу, поправил треуголку и взял в руки сундук.
– Ну, тогда пошли. Они вышли из дома.
Солнце уже начало прогревать воздух, и снег стал медленно, но верно таять. На царском дворе проступили деревянные мостовые. Ступая по ним, эстонец слышал, как они поскрипывали, и чувствовал, как покачиваются.
– Весна, – проговорил князь, заметив состояние попутчика. – Вон даже мостовая гуляет под ногами. Нет ничего постоянного. Ты подожди немного, снег растает, земля подсохнет, и эти самые доски будут также твердо лежать, как пол в доме.
Они прошли через ворота дворца и остановились перед каретой. Не такая шикарная, как у монарха, но все же. На облучке дремал Тихон.
– Опять спишь, – проворчал князь, трогая того рукой. – Лучше помоги вещи положить.
Денщик слез с облучка. Взял сундук у Ларсона и закрепил позади кареты. Затем открыл дверцу и помог забраться внутрь князю и эстонцу. Потом вернулся на облучок, и, крикнув «но» хлестнул плеткой коней.
III
Первой остановкой Андреса Ларсона на пути в Архангельск стал город Ярославль, основанный еще в девятом веке князем Ярославом Мудрым на берегу Волги и Которосли. Именно через этот город по Великой русской реке проходил единственный водный путь из Москвы, через Архангельск на запад. Но сейчас в конце апреля на ней все еще был лед, и возможности воспользоваться им не было. Именно связь Ярославля с Европой, после Великой смуты послужила причиной развития в городе торговых и ремесленных центров. На ярославском рынке в середине семнадцатого и начале восемнадцатого века существовало тридцать два торговых ряда и в них восемьсот торговых мест (большая часть которых были лавки и лавочные места). Так же тут существовало двадцать четыре харчёвые избы и двадцать девять иностранных торговых контор. Производились в Ярославле металлические и глиняные изделия, шерстяные и льняные ткани. На прилавках купцов можно было найти шелк. А в харчевых избах отведать свежую рыбку, что ловили в Волге, и которая поставлялась в Москву к царскому столу.
