Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг хол-ма — уже ночь с её странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и вре-менами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица дру-зей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек — хозяин. А ещё — это странное чувство, которое не передашь словами. Нет — не любовь, а… что-то та-кое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире.
Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе…
…Интересно, а те, чья могила — там, у подножья, в сгустившейся темноте — у них тоже были такие вечера?..
… - Как отблеск от заката,
Костёр меж сосен пляшет…
Ну? Что грустишь, бродяга?
А ну-ка — улыбнись!
И кто-то очень близкий
Тебе тихонько скажет:
"Как здорово,
что все мы здесь
сегодня собрались!"
Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря:
— Басс, ты "Зверя Кикизела" ведь дописал? Окончание прочитай, а?
Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться — взмахом руки уста-новил тишину, сделал серьёзное лицо…
… - Сучья жареные трещали
И стонали голодные дети:
"Ах, как хочется есть, Ванюша!"
"Хлеба нет ни куска, Надюша!"
Тут подходит к ним Зверь Кикизел.
Говорит он им: "Здравствуйте, дети!
Что в лесу этом вы потеряли,
Среди нечисти дикой и злобной?"
"Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!" —
Закричали голодные дети —
И набросились, и сожрали,
Только-только чуть-чуть обжарив…
…Вот идут тропинкой волки да лисы.
Несут бабке обгорелые кости.
Вот идут и дорогой рыдают:
"Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!
Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!
Пионерия — наша сила!
Пионерия — наша слава!
51.
Пионерия — наши дети!
Наши лучшие дети на свете!"
— Программа "Взгляд", — оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской "Хлоп хлоп" — раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.
Наташка Мигачёва попросила, тыча в косулю коротким ножом:
— Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?
Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили — если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появив-шимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.
На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подёр-гиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи — и, ещё не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать "Молитву".
Булат Окуджава.
Пока Земля ещё вертится,
Пока ещё ярок свет,
Господи, дай же каждому,
Чего у него нет:
Умному дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег…
И не забудь про меня.
Пока Земля ещё вертится —
Господи, твоя власть! -
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть.
Дай передышку щедрому
Хоть до исходя дня…
Каину дай раскаянье…
И не забудь про меня.
Я знаю, ты всё умеешь,
Я верую в мудрость твою,
Как верит солдат убитый,
Что он проживает в раю,
Как верит каждое ухо
Тихим речам твоим,
Как веруем мы сами,
Не ведая, что творим!
Господи, мой боже,
Зеленоглазый мой!
Пока Земля ещё вертится
И это ей странно самой,
Пока ещё ей хватает
Времени и огня,
Дай же ты всем понемногу…
И не забудь про меня!..
* * *
Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костёр горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис — Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании тол-кать было не принято — до меня донеслось: "У Адама шишка — во, а е…ть-то некого…" Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: "Сколькоо врэммени?" — и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удово-льствия отвесить мне пинка по рёбрам и сел за секунду до того, как он занёс ногу.
— Доброе утро, — кивнул я, хотя было два ночи. — Вы ещё посторожите, а я пойду по де-лам.
Всё по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туа-
52.
лета — за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба "указатель" — палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:
М Ж
Посмеиваясь, я начал делать свои дела — и…
А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает — в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но во-первых — для рассвета это за-рево было слишком уж ярким и локальным.
Во-вторых — как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.
Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошёл Фирсов и пристроил-ся рядом)Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то ещё, даже при мальчишках)
— Ты чего, окаменел? — он толкнул меня плечом и снова зевнул.
— Смотри, — я щелкнул резинкой штанов. Олег ещё не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: — Да вон туда!
Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.
— Пожар, — сообщил он.
— Лес горит? — мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.
— Да какой лес… — озабоченно сказал Олег. — Настоящий пожар. Дом горит… или ещё что-то… но построенное что-то…
— Часовые, блин! — рявкнул Колька. — Ну мы же спать хотим!
Мы сменили ребят, так ничего им и не сказав. Больше того, я и Сергею ничего не сказал — уж не знаю, почему. Мы посидели минут пять. Фирс употребил это время на то, чтобы отхватить от остатков косули кусок остывшего мяса. Сергей долго и уныло-сон-но о чём-то думал, потом встрепенулся и сообщил:
— Пойду умоюсь.
Он исчез куда-то по направлению к роднику. Через минуту поднялся и я:
— Пройдусь вокруг холма… А ты кончай жрать, завтракать будет нечем.
Естественно, что первым делом я устремился смотреть на зарево. Оно имело мес-то по-прежнему, хотя вроде бы приугасло как-то.
