отдельно.
— За соль много желающих найдем, — задумчиво сказал Любуш. — Соль — штука нужная. Мы ее хоть сейчас на мех поменяли бы, если по сходной цене.
— Тогда забирайте! — показал князь на корабли. — В одной ладье соль, а в другой — снасть для каменотесов. Пока ловите рыбу и солите на зиму. Считайте, что это я вам за первый камень заплатил. Раздайте родовичам поровну.
— Если на всех, то маловато будет, владыка, — прозрачно намекнули новые подданные, которые внезапно почувствовали вкус к богатой жизни.
— Скоро еще ладьи на это место придут, — спокойно пояснил князь. — До первого льда обернуться должны. А вы пока меха готовьте. У меня не церковь, я милостыню не подаю.
Кавалькада всадников, одетых по местным меркам немыслимо роскошно, уже ускакала, а словацкая знать стояла и пыталась осмыслить все, что с ними произошло. Ведь они в разных концах этой земли жили, и многие друг друга даже никогда не видели.
— Что делать будем, владыки? — спросил Любуш у остальных, которые с жалким видом смотрели в сторону аварского берега.
— Да, может, и обойдется, — услышал он тоскливый голос. — Господа всадники придут, упадем в ноги, скажем, что смертью нам грозили. Угрюма — вон, жестокой казнью сказнили на наших глазах.
— А камень рубить будем? — спросил Любуш. — Я, если честно, этого усатого больше обров боюсь.
— А камень рубить будем, — решительно ответили владыки. — Нам же за него солью платить будут. А соль, сам понимашь, штука нужная.
— На тот берег бы гонца послать, — с мрачной обреченностью протянул немолодой жупан в потертом плаще и бараньей шапке. — Если не пошлем, то не миновать беды. Тудун Эрнак нас на колья посадит.
— Ну, значит, решили, почтенные, — подвел черту Любуш. — Гонца шлем, обрам в ноги падаем, а сами камень рубим, и соль на мех меняем. А потом пусть боги помогут нашим господам.
— А которые из них теперь наши господа? — осторожно спросил все тот же жупан в бараньей шапке. — Не попасть бы из огня, да в полымя.
— А кому боги победу дадут, те и будут нашими господами, — рубанул ладонью воздух Любуш. — Мы под любой властью выживем. Лишь бы поля не зорили и скот не угоняли.
Владыки словаков довольно загудели. Такое решение показалось им разумным, и даже изящным. Ежели извернуться, то можно и свою выгоду поиметь. Соль-то, вон она, в мешках лежит. А князь Самослав вскоре был уже в остроге на берегу Дуная, где обосновался Арат, его семья и еще пара сотен всадников-полукровок. Круглый частокол, поставленный на небольшой вал, серьезным укреплением не был, но отсидеться за бревенчатыми стенами при случае можно было. Дом жупана оказался чуть больше, чем у остальных, но был разделен перегородкой и имел два отдельных входа. У каждой хозяйки был свой очаг. Дом был крыт камышом и топился по-черному, как и почти во всех словенских землях, кроме хорутанских, пожалуй. Там уже и простые родовичи, из тех, кто побогаче, начали себе печи с высокими трубами класть.
— Млада, Эрденэ, — любезно улыбнулся князь женам Арата, которые напялили на себя вообще все, что прислали им из Новгорода и теперь свысока поглядывали на люто завидующих им односельчан. — Довольны ли подарками? Моя жена для вас собрала.
— Довольны, хан, — первой ответила худенькая девчушка лет семнадцати, что постреливала по сторонам раскосыми глазами, оценивая наряды княжеской свиты. На чумазом от сажи личике было написано жуткое самодовольство. Она ждала ребенка, и стояла, сложив руки на выпуклом животике.
— Довольны, — ответила Млада, ревниво поглядывая на степнячку, которая ответила первой. — Княгине Людмиле передай нашу благодарность и подарки. Мы лучшие меха для нее отобрали.
— Передам, — улыбнулся князь, и повернулся к Арату. — Мы заночуем здесь, а потом земли объедем. Мне еще княжий суд править. Пройдемся? Тут ушей много.
— Конечно, государь, — склонил голову Арат.
— А скажи мне, — неожиданно спросил его Самослав, когда они вышли на берег Дуная, где напротив раскинулись развалины Виндобоны. — У тебя сыновья в подходящем возрасте. Не хочешь их на воспитание в Сиротскую сотню отдать? Чего они в глухомани этой сидят? Там у них лучшие учителя, лучшие бойцы наставниками будут. К шестнадцати годам читать и писать научатся, и воинами станут отменными. А когда обучение закончат, я их в свою свиту возьму и хорошие должности дам. Глядишь, и сами жупанами станут.
— Не доверяешь, значит, — подумав, ответил Арат. — Донесли тебе, что эта дура болтает? Ты ее не слушай, князь. У нее мозгов, как у овцы, молодая совсем, глупая.
— Не мы такие, жизнь такая, — пожал плечами князь. — Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет. Дети всех жупанов в Сиротской Сотне обучаться будут. Это обязательно условие теперь. Они — знать, им после нашей смерти править. Мне неграмотные жупаны не нужны, другое время наступает, Арат. Или сам не видишь? А жену свою уйми сам, иначе Горану это сделать придется. Измена по уложению смертью карается.
— Понял, князь, — понурился всадник.
— И воинов своих тоже уйми, — жестко ответил князь. — Жалоб на них целый воз. Ходоки до самого Новгорода дошли. На первый раз я за вас виры заплачу, а потом из жалования вычитать буду, а виновных отправлю соль рубить. И старые заслуги не помогут.
— Уйму, князь, — сжал зубы Арат, мучительно размышляя, кто же мог на него донести. Получалось, много кто, и он зло выдохнул сквозь зубы. Ладно, он серебро воинам раздаст, должны угомониться. Иначе и, впрямь, не миновать беды. Он уже сделал свой выбор. Лучше быть жупаном князя Самослава, который носит шелка и пьет вино из Бургундии, чем независимым ханом нищего племени, как его тесть. А младшей жене он сейчас все объяснит. Объяснит доступно, да так, чтобы даже до ее куриных мозгов дошло. Объяснит, что с человеком, который собственного тестя на кол посадил, лучше не шутить. Лишь бы не переусердствовать, ведь она его ребенка носит.
Начало марта 626 года. Земли ляхов.
Длинная серая змея ползла по замершей Мораве. Так куда удобнее было попасть в ляшские земли, чем по лесным дорогам, заваленным снегом по пояс. Две тагмы из новобранцев были одеты в длинные, невиданные в этих землях плащи из грубого сукна. Они и назывались чудно — шинель. Никто такого слова не слыхал никогда, но одежда эта была на диво теплой и удобной, как удобны оказались портянки из толстого холста. А еще такую шинель далеко не каждая стрела пробивала, вязла в толстом ворсе. А та, что не вязла, упиралась в железные пластины, вшитые
