или чайник. То здесь, то там раздавались громкие голоса. Грохотали посудой. Звучал приглушенный стенами смех. Слышалось шарканье ног. Хлопали дверьми. В одной из комнат бормотал радиоприемник. Общежитие жило нормальной «вольной» жизнью, не превратилось в тот показушно красивый концлагерь с дежурными на этажах, что я застал, явившись к сыну.
* * *
Кровать Александра Усика (теперь моя) стояла к двери ближе других. Не понял, почему Комсомолец выбрал именно ее (он заселился в комнату первый, мог выбирать). В моем понимании расположение двух других кроватей казалось удобнее: мимо них не так часто ходили, спать там было бы спокойнее. Или проходимость парня не волновала, а он просто не пожелал спать у окна? Боялся сквозняков? Или попросту привык спать у двери? Ответить на эти вопросы было некому.
Я пристально осмотрел оклеенные бежевыми обоями стены, проверил их на наличие насекомых. Активного движения не заметил, как и следов пребывания в комнате нежелательных мелких гостей. Вспомнил, как заселялся в общежитие в прошлый раз. Мне и моим приятелям тогда досталась комната на этом же этаже, шестьсот четвертая. Вот там стены напоминали центральную городскую улицу во время праздничных гуляний: тараканы чувствовали себя в той комнате не гостями – полноправными хозяевами.
Раньше часто вспоминал первую проведенную в общаге ночь, когда по моему телу пролегал кратчайший путь для насекомых от окна к столу – те пользовались им без стеснения, щекоча мою кожу крохотными лапками. Я никогда не боялся насекомых, но поведение местных тараканов тогда мне показалось полным беспределом. Особенно когда я в первое же утро обнаружил одного из них на дне моей чашки с растворимым кофе. Помню, как выплюнул на стол странный комок… который резво побежал по столешнице.
Мы с соседями по комнате бродили по местному рынку уже через час после того памятного утреннего распития кофейного напитка, затаривались всевозможными тараканьими ловушками, чудодейственными мелками и дихлофосом. Первым делом мы забрызгали комнату аэрозолем – маленькую, по сути, комнатушку… И наблюдали, как полчища усатых существ высыпали из своих укрытий и устремились к потолку. Потом – как насекомые падали на пол, подобно каплям дождя. Вечером мы выметали горы тараканьих тел из своего жилища.
Но то были послеперестроечные насекомые, почти капиталистические. Советские усачи на глаза мне не показались, я понадеялся, что в это общежитие их пока не завезли… или же они не выносили запаха хлорки. Следов мышей на полу тоже не обнаружил (помню, на этом этаже мы за трое суток поймали пять штук, побили рекорд соседей из шестьсот второй). Прежде чем отправиться в душ, решил устроить ревизию всему тому, что получил в наследство от Александра Усика.
В шкафу нашел потертое, слегка поеденное молью и пропахшее нафталином пальто. Похоже, мое (сомневаюсь, что Пашка или Славка привезли сюда из дома зимние вещи). Сразу подумал о том, что когда его надену, жалость Светы Пимочкиной ко мне возрастет многократно. Мне и самому стало жаль Усика: парню, похоже, не раз приходилось показываться в этом наряде на людях. Мелькнула мысль поискать на пальто дату изготовления (до или после Второй мировой?), но побрезговал к нему прикасаться.
– Зимой мне ходить пока не в чем, – пробормотал я.
Заглянул в свою тумбочку. Нашел там брусок мыла, маленькую пиалу, помазок, небольшое зеркальце, здоровенный бритвенный станок и пачку лезвий «Нева». Потрогал свой поросший мягким пухом подбородок. Отметил, что до завтрашнего похода в институт не помешало бы привести свою физиономию в подобающий будущему отличнику вид. Преподавателям нравятся гладко выбритые подбородки, безобразную бороду они простили бы только Аристотелю… теперь, наверное, еще и Карлу Марксу.
Вернулся к кровати. Вытащил из-под нее чемодан. Тот оказался не только антикварным, но и на удивление тяжелым, словно набит золотыми слитками.
«Надеюсь, Комсомолец не сделал из него взрывное устройство, – промелькнула мысль. – Подорваться в первые же дни новой жизни на собственной бомбе было бы глупо и печально».
Больше под койкой ничего (кроме похожей на куски войлока пыли) не обнаружил, даже сумку с проросшей картошкой или с подгнившими яблоками.
Осмотрел чемодан снаружи – ничего примечательного, кроме бумаги с моим новым именем и фамилией, не заметил. Не услышал и тиканья часов (если у бомбы и был часовой механизм, то работал он беззвучно). Усмехнулся, представив, как глупо выглядел со стороны: замер, прижавшись к чемодану ухом, будто надеялся различить внутри него тот самый «Голос Америки». Смахнул рукой пыль, открыл покрытые налетом ржавчины металлические запоры – без применения ключа и прочих хитростей. Приподнял крышку.
И сразу же понял, что не ошибался насчет тех жуткого вида брюк, в которых ездил в колхоз: не считая треников с вытянутыми коленками, они у меня были единственными. Зато имелось много книг… по математике. Я принялся выкладывать библиотеку Комсомольца на кровать, рассеяно разглядывая пожелтевшие обложки. «Сборник задач по элементарной математике», «Теория чисел», «Абсолютная величина»… Подумал: «Он их читал? Или спер и надеялся продать? Лучше б на новые штаны обменял».
Помимо книг я обнаружил в чемодане скудный набор одежды, в котором выделялись серые шерстяные носки и полосатый свитер, размерами похожий на наволочку для подушки. И жестяную коробку из-под конфет или печенья (надписи почти стерлись). Поставил коробку на кровать, приоткрыл крышку. И тут же радостно вскинул брови: увидел синеватую пятирублевую купюру. Но радовался недолго. Пять рублей и семьдесят пять копеек – вот и все золотовалютные запасы, что передал мне по наследству Комсомолец.
Бегло просмотрел документы, обрывки записок. Заглянул в новенький паспорт с зеленой обложкой, из которого узнал отчество Усика (Иванович), социальный статус (учащийся). Взглянул на свою подпись. Парень сильно не заморачивался: просто писал фамилию. Нашел в жестяной коробке конфетные фантики, этикетку от бутылки, пару поздравительных открыток. А еще несколько камней, содержащих вкрапления кварца, и небольшой сросток кристаллов пирита. Шесть разнокалиберных пуговиц, иголку, две катушки с нитками.
Белье решил из чемодана не доставать. Уже понимал, что надписей Calvin Klein на труселях не увижу, а травмировать свою психику видом следов неумелой штопки пока не решился. Подумал: «Это мне наказание за любовь к фирменным шмоткам в прошлой жизни. Теперь никаких Hugo и Boss. До стипендии буду мечтать не о дорогой, а о целой одежде». Надавил рукой на стопку маек и трусов – проверил, не спрятал ли Комсомолец в ней что-то интересное. И не прогадал. Выудил из-под белья самодельный свинцовый кастет.
– Это уже интересно, – пробормотал я.
Взвесил свинчатку в руке. Подобные игрушки я и рассчитывал обнаружить в вещах будущего террориста, а не блестящие камушки и
