— Я же сказал — недоброе это утро. — Баварец помахал рукой перед своим лицом, разгоняя пороховой дым. — А вы что же, месье, ни бежать не попытаетесь, ни сражаться? Как-то это неприлично даже…
Самый младший в компании французский офицер так и остался сидеть на траве, держа кружку с вином в руке. Он был бледен, на висках и на верхней губе выступил пот…
— Страшно… — с сочувствием в голосе произнес баварец и присел на корточки возле лейтенанта. — Нехорошо устроена жизнь, господин лейтенант. Еще минуту назад вы пили вино, смеялись, ваши приятели еще были живы… Ба, а этот и до сих пор жив, бедняга…
Баварец покачал головой:
— Нехорошо получилось, не чисто… Как же это я промахнулся?..
Гусар что-то пробормотал по-русски и отвернулся.
— Мой друг, ротмистр Чуев, говорит, что нужно оставить вашего приятеля умирать, — сказал баварец. — А я полагаю, что это слишком жестоко. Выжить он не сможет, но мучиться будет долго… Вы как полагаете, лейтенант?
Рука француза дрогнула, вино выплеснулось на скатерть, красное, как кровь.
— Вы или выпейте вино, или поставьте кружку на землю, — посоветовал баварец. — И помогите мне принять решение… Ну?
Лейтенант поставил кружку.
— Хорошо. Так вот, о решении. Я планировал ограничиться запиской, но раз уж так получилось… Мой друг ротмистр Чуев не любит убивать безоружных и пленных, правда, ротмистр?
Гусар сплюнул и отошел в сторону.
— Не любит. Я, признаться, тоже не люблю, но, в отличие от ротмистра, не перекладываю неприятную работу на других. Посудите сами: вас ведь вообще здесь быть не должно. Граница — вон там, на западе. И заблудиться трудно: Неман — река немаленькая, случайно через него не перейдешь… И вас ведь сюда никто не звал. Понимаю — приказ Императора и все такое, но факт остается фактом — вы здесь гости незваные. Да еще наглые и вороватые. Значит, кто-то должен принять меры к тому, чтобы вы покинули эту землю… или остались в ней, так и быть. — Баварец вздохнул. — Тогда почему не я? Почему не князь Трубецкой? Кстати, я не представился, извините. Меня зовут Сергей Петрович Трубецкой, я князь. Еще недавно был подпоручиком Семеновского полка… Вы обо мне ведь еще не слышали?
— Н-нет…
Раненый француз застонал, его товарищ вздрогнул и втянул голову в плечи.
— Обидно, — улыбнулся Трубецкой. — Но ведь еще не осень… У нас с Императором еще много времени… Вот вы наверняка хотите жить… Ведь правда?
Француз молча кивнул.
— А ваш приятель, наверное, очень мучится… так мучится, что хочет умереть… Ведь так?
— Наверное…
— Тогда поступим следующим образом… — Русский посмотрел на лейтенанта оценивающим взглядом. — Вот что-то мне подсказывает, что саблей вы, пожалуй, тут не справитесь. И тем более ножом… Значит, придется доверить вам пистолет…
Трубецкой вытащил пистолет из-за пояса, протянул его французу рукоятью вперед.
— Помогите себе и своему приятелю, месье. — Лицо русского превратилось в маску — холодную и неподвижную. — Одно движение пальца… Сможете? И вы свободны и даже не покалечены. Просто дадите мне слово, что не будете участвовать в этой войне. Хорошо?
Француз замер, глядя в лицо мучителя, словно надеясь, что вот сейчас русский засмеется и скажет, что пошутил. Не смешно, по-военному, но пошутил. И заберет обоих французских лейтенантов — раненого и здорового — в плен. Или хотя бы только здорового, а раненого оставит здесь. Кто-то ведь хватится их, в полку ведь знают, что приятели решили немного отдохнуть на свежем воздухе… Хватятся, есть у раненого шанс дожить до лазарета.
Но русский не улыбался.
— Я могу вас застрелить, — сказал русский вместо этого. — В моей войне пленных не берут. В моей войне с вашей стороны нет офицеров и солдат, есть только грабители, убийцы и мародеры. А с такими разговор всегда был коротким — расстрел. Так ведь? Значит, либо я расстреливаю вас, либо вы приводите в исполнение мой приговор в отношении лейтенанта… как его зовут?
— Тома… Тома Лярош.
— В отношении лейтенанта Тома Ляроша, — сказал русский. — Выбирайте…
Гусар что-то сказал резким тоном. Возможно, требовал прекратить пытку, но русский что-то серьезно ответил, и гусар замолчал, снова отвернулся и стал набивать трубку, неловко держа разряженные пистолеты под мышками.
— У меня немного времени, совсем мало, — сказал князь. — Тут слишком людно, я не могу задерживаться… Итак?
Палец русского взвел курок на пистолете, дуло повернулось к лейтенанту, заглянуло ему в лицо.
— Мне посчитать до трех? — осведомился русский. — Раз.
— Я… я готов… — Француз взял… выхватил пистолет у него из руки, приставил дуло к голове своего умирающего приятеля.
— С вашего позволения я отойду, — сказал русский. — Брызги крови, знаете ли, мозга…
Лейтенант застонал и нажал на спуск — грохнул выстрел, облако дыма окутало вершину холма.
Русский не обманул, он не стал убивать лейтенанта. Он вежливо попрощался и ушел в лес.
Попав в полк, лейтенант рассказал все без утайки. Он даже засохшие кровавые брызги не стер с лица, так и явился в штаб запятнанный. И передал записку, которую ему вручил русский. И молча стерпел все, что ему говорили приятели о трусости и подлости… Молчал и плакал, беззвучно кривя губы.
Упреки стихли сами собой, а имя князя Трубецкого… Нет, оно не то чтобы вдруг стало широко известным, но о князе заговорили. Опасный безумец был где-то рядом, им вполне мог оказаться всякий, под описание, сделанное выжившим лейтенантом, мог подойти кто угодно, и даже дополнения капитана Люмьера не делали портрет однозначно узнаваемым.
Акцент? Возраст? Цвет волос? В Великой Армии таких молодых людей были десятки тысяч, некоторые из них не знали языка друг друга, и винить их в этом было невозможно — Император собрал войска почти со всей Европы для похода в эти дикие места.
В конце концов, что он может сделать, этот князь Трубецкой? Даже если он станет убивать по десятку солдат и офицеров в день, то… Ежедневно гибнет куда больше людей, гораздо больше, и никто не обращает на это внимания. Гибнут от голода и дизентерии, от изнеможения, кончают жизнь самоубийством, выбившись из сил. Десятком больше — десятком меньше, какая разница? На войне как на войне, да и шансы, что Трубецкой выберет именно тебя из полумиллионной Великой Армии, были мизерны.
Это должно было успокаивать. И успокаивало.
Но потом, через день после расстрелянного пикника, взорвалась повозка. Прямо посреди французского лагеря. Оказалось, что помимо бочонков с порохом в нее было загружено несколько тысяч мелких металлических предметов: от подковных гвоздей до свинцовых литер шрифта походной типографии. На месте погибла почти сотня французов, раненых было в несколько раз больше, и две трети из них скончались в течение следующей недели.
