— Правильно ли я понял, — глухо произнес Шепп, все так же стоя к нему спиной, — что тогда вы ославите меня как доносчика?
Курт не ответил, молча прислонившись спиной к столешнице и глядя на то, как Бруно отвернулся, уставившись в сторону; секретарь вздохнул.
— Понятно. В таком случае, майстер инквизитор, мы остановимся на втором варианте; ведь вы, помнится, сказали, что вам он больше по душе?
— Как тебе угодно, — согласился он, и Шепп, помедлив еще мгновение, вышагал в коридор, аккуратно притворив за собою дверь.
— Подлец и циник, — тихо проронил Бруно, выждав полминуты; он усмехнулся:
— Да неужто? В чем же это? Ведь я его не на мятеж подбивал и не на преступление, а на то, чтобы помочь правосудию.
— Громкие слова и ничего более.
— Слова о студенческих обычаях покрывать правонарушения, по-моему, куда громче, не находишь?
— Ты всерьез полагаешь, что его отравил кто-то из студентов? Это глупо.
— Возможно, — согласился Курт, — однако проверить не помешает. Ко всему прочему, это может помочь мне прояснить один важный вопрос: при такой должности как случилось, что он вот уж два месяца не выплачивает за комнату.
Бруно неловко переступил с ноги на ногу, снова отведя взгляд в сторону, и предложил неуверенно:
— Могу поговорить с его приятелями, может, удастся что-то выяснить…
— С каких это пор ты стремишься мне помогать? — с преувеличенным удивлением поинтересовался он. — Какое-то подозрительное рвение вдруг в тебе пробудилось.
— Только не говори, что ты сам не подумал воспользоваться моими знакомствами, когда услышал, с кем я все это время провожу вечера; если б я сейчас сам не предложил этого, ты бы мне приказал, так в чем дело?
Курт пожал плечами, пытаясь захватить его взгляд, и допустил язвительно:
— Может быть, я не убежден в том, что до меня дойдут неискаженными их ответы на твои вопросы, и раздумываю, как быть?
— Не доверяешь?
- 'Радуйся' — сказал Иуда и ударил Христа бутылкой по голове… — откликнулся он; Бруно побледнел и сжал зубы, и он вновь ощутил приступ угрызений совести. Ведь после этого Иуда полез за ним в огонь, рискуя потерять собственную жизнь…
— Я не навязывался с тобой работать, — процедил тот. — И в вашу Конгрегацию не рвался.
— У тебя был выбор, — вновь не удержался Курт, вместе с тем мысленно бичуя себя за желчность; Бруно усмехнулся:
— Выбор? Меня купили, позволь напомнить.
— Был выбор, — повторил он. — Ты мог предпочесть возвращение к своей прежней жизни; в конце концов, преподавание грамоты графским детям — не такое уж хреновое занятие. Правда, наказание за побег могло несколько подпортить удовольствие…
Бруно выдохнул сквозь зубы, круто развернувшись, и рывком распахнул створку двери.
— Стоять, — чуть повысив голос, скомандовал Курт, и он замер. — Дверь закрой.
Тот мгновение стоял недвижно, глядя в пол у своих ног и сжимая ручку так, что костяшки пальцев заострились и побелели; наконец, медленно и тихо прикрыв дверь, повернулся, глядя почти с ненавистью. Он кивнул.
— Вот так. — Курт помолчал, борясь с желанием отпустить еще одну колкость и глядя на хмурое лицо в нескольких шагах от себя; наконец, выдохнув, он с напряжением потер ноющий лоб и через силу добавил: — Сейчас не время обострять отношения. Я мог бы еще сказать, что понимаю тебя и сочувствую, но ты решишь, что я опять издеваюсь.
— А ты скажи, — предложил тот. — Может, и не решу.
— Хорошо. Я тебя понимаю и сочувствую… — улыбку он родил с таким усилием, что едва не свело челюсть. — Кроме того, у нас намного больше общего, чем ты думаешь; я ведь в таком же положении, что и ты, ближайшие девять с половиной лет.
— Да? — с подозрением уточнил Бруно; он кивнул:
— А как ты думал. Конгрегация затратила на мое воспитание, содержание и обучение силы и средства; десять лет после окончания академии я не имею права оставить службу — могу выбрать между должностью следователя, служителя архива или еще какой, но уйти права не имею. И даже спустя этот срок Особая Сессия примет постановление, заслужил ли я быть отпущенным на волю. Но до этого надо еще дожить, что, сам понимаешь, задача не из простых. Посему — я тебя действительно понимаю и вполне сочувствую… Тебе стало легче?
— А то, — с нескрываемым удовлетворением отозвался тот, и Курт улыбнулся снова:
— Отлично. Тогда давай работать. Работу мы начнем с такого вопроса: действительно ли ты столь многих знаешь, и как тебя принимают в их обществе?
— Нет, — все еще с некоторой холодцей возразил Бруно. — Работу мы начнем с одной маленькой поправки, которую попрошу иметь в виду. Я по-прежнему не желаю иметь с вами ничего общего. Как я уже говорил, лично тебя я всегда считал парнем неплохим, однако Инквизиция мне как не нравилась, так и не нравится, понял меня? И помогать тебе я буду лишь до той поры, пока будет оставаться подозрение на убийство, в чем ты меня почитай убедил; опять же, ежели я заподозрю, что ты гонишь к столбу того, кто явным образом не имеет к этому касательства — можешь меня ставить рядом с ним, но помогать тебе в этом я не стану…
— Ты ведь знаешь меня, — тихо перебил его Курт. — Неужели когда-либо из моих действий можно было сделать заключение, что я на такое способен?
— Нет, — ни на мгновение не задумавшись, отозвался тот. — Даже напротив — твоя добросовестность по временам ни в какие ворота не лезла; потому я и говорю, что помогать тебе все-таки буду, но только как человеку, расследующему возможное убийство. Это, — передразнил он с усмешкой, — понятно?
— Да не то слово. Яснее некуда. А теперь возвратимся к моим вопросам: насколько близко ты всех их знаешь и насколько близко они тебя принимают?
— Средне. — Бруно медленно прошагал к столу и уселся на табурет, где до того восседал секретарь университета. — Кое-кого я знаю близко, кое-кого лишь по имени, некоторых вовсе лишь в лицо. Вот с этим бедолагой был знаком мельком — он как-то влез с поправками в наш разговор… уже не помню, о чем; нас представили. Свести с ним более тесное знакомство не было времени; вообще, не было времени разобраться, хочется ли нам обоим этого. От себя могу добавить, что он мне показался рассеянным и нервозным. Однако мне могло это и впрямь лишь показаться — вернее тебе скажут те, кто знал его дольше.
