И только Наташа успела сказать, нет, едва заметно пошевелить губами, Роман радостную маленькую Наташу поднял и жадно поцеловал во вздрагивающие губы.
Сегодня Роман, перебирая полученную почту, заметил в парижских газетах траурную рамку:
М-М ЖЮЛЬЕНА РЕКАМЬЕ12 АПРЕЛЯ 1818 Г.СКОНЧАЛАСЬ В ВЕНЕЦИИ
Умерла. Ушла, оставив загадочно улыбающуюся тень на холсте Жака Луи Давида…
Роман спокойно отбросил газету.
Он окончательно забыл, какая аллея ведет от потайной калитки к балкону спальни м-м Рекамье.
– …Ваша светлость, два часа!
– Милый Гофман, поезжайте один.
– Но…
– Выдумайте что-нибудь… Я хочу поработать…
Два часа. Скоро придет Наташа.
Маленькая Наташа!.. Страх в огромных глазах и тревожные слова:
– Я не хочу… не хочу, чтобы вас убили!
Нет. У Романа еще очень хорошая память.
Аракчеев ходит по кабинету и размышляет.
Три удара: убийство французского посла, арест заговорщиков из общества «Друзей природы» и небольшой дворцовый переворот. Таков порядок.
Посмотрел на часы, сообразил что-то. Так. Князь Ватерлооский прибудет к восьми. За ужином можно будет послать приказ, вот только заготовить сейчас надо, потом с Голицыным заехать за остальными и к двум часам ночи во дворец.
Да, такой порядок будет самым лучшим.
Нужно только заготовить приказ об аресте членов общества.
* * *
Пико в почтительном поклоне.
– Какие распоряжения, ваша светлость, последуют на вечер?
Роман поднимает голову.
– Сегодня, старик, приготовь простой плащ, темный костюм и высокие сапоги.
Через пять минут Пико возвращается с пакетом.
– Просят ответ.
Роман разглядывает гербовую печать.
– Кто доставил?
– Ординарец, ваша светлость.
«Ваша светлость!
Покорнейшей просьбе моей внять прошу и дом мой сегодня вечером благосклонным посещением удостоить для бесед о делах государственных и для закрепления дружеских отношений между Вами, ваша светлость, и слугой покорным Вашим
графом Аракчеевым.
Санкт-Петербург, 29 апреля 1818 г.»
Роман усмехается. Вспоминает о Фуше. Аракчеев, по-видимому, тоже переходит в наступление, но он, Роман, готов.
Быстро и не задумываясь чертит строки ответа.
– Поди отдай. Подай мне визитное платье…
Тьфу, какая мелодрама! Имеет ли он право на риск?
А!.. Пусть…
Перед отъездом зашел в книготорговлю Смирдина.
– Вы будете так любезны…
– Кому? – спрашивает Смирдин, беря записку.
– Господину Пушкину.
– Почту за честь!
– Весьма признателен…
Записка:
«Милый Саша. Меня не жди.
Твой Роман».
* * *
Флигель аракчеевского дома. В небольшой комнате, где составлена старая мебель и пыль плотно залегла по углам, – князь Александр Николаевич Голицын.
Голицын сильно взволнован. Он в беспокойстве прохаживается взад и вперед, поминутно взглядывая на часы.
Десять часов. Значит, в доме Аракчеев и князь Ватерлоо после беседы перейдут к ужину, а там…
Старый аптекарь, передавая порошок, клялся, что зелье отменное.
Как время-то медленно тянется.
Голицын шумно вздыхает; какая пытка быть в этаком напряжении. Он грузно опускается в скрипучее кресло, всклубив годами не потревоженную пыль, торчащие из сиденья пружины жалобно проглотили обиду.
Стоящая на столе свеча плывет и громко потрескивает.
Как время-то медленно тянется.
* * *
По краям блюда затейливая роспись. Какие-то пастушки с венками, гроздья плодов и бьющаяся в неводах рыба.
Ловко лакей снимает горбатую крышку, и в ноздри, щекоча приятно, забираются волны ароматного пара.
Но вот клубы пара рассеяны, от блюда идут только тонкие струи.
Утопая в гарнире и сладком соусе, сжав полураскрытым сердечком рта букетик фиалок, блистая стекающим по бокам янтарем, пенорожденной Афродитой раскинулась на блюде астраханская стерлядь.
В опаловой подливе темными жуками замерли маслины и чернослив. Золото лимонов перемешалось с ломтиками нежинских огурцов, матовые шапочки белых грибов манили взор знатока, и пусть по бокам венком положены явно несъедобные зеленые лавровые листья, но разве не обаятельно блещут на них вишневые капли мадеры?
О, Лукулл! О, Гаргантюа!
– Так вот, князь, я вам еще не досказал о Нарышкиной… В заграничном походе государь мой отменно поднадул ее величество… Трепался, как кобель, и с той полячкой положительно запростынился!
Из покривленного усмешкой и пылом анекдотным аракчеевского рта ползет на подбородок и дальше, на салфетку, опаловая струйка соуса. Граф весел, предприимчив, он верит в свою удачу, он смакует слова и пищу.
– У вас, граф, повар – сущий артист!.. Положительно, он достоин высшей похвалы… мой император выразил бы ее в приказе по армии.
– Приказе? – вдруг спрашивает Аракчеев. -Ну-ну!
Жесткой рукой нащупал боковой карман мундира Тихо хрустнул лист бумаги. Успеется еще!
– А вот девочке бы какой-нибудь благодарность в приказе по армии закатить! Вот грому-то было бы! Как вы полагаете, князь? Хо-хо-хо!..
Роман смеялся, весело хлопал графа по плечу, а сам зорко ловил каждое движение рук Аракчеева… Заметил – граф себе из одной бутылки в бокал вина плеснул, а ему из другой…
– Граф! Вы изрядный шутник, и я, признаться, давно так не смеялся.
– Ваша светлость, за здоровье ваше позвольте тост предложить!..
Роман пристально взглянул через аракчеевское плечо. Аракчеев машинально оглянулся назад. Роман быстро переменил бокалы.
– Граф, ваше здоровье!
* * *
Мыши прекратили возню и писк, свеча больше не плывет, минутная стрелка под напряженным взором Голицына остановилась совсем…
Как время-то медленно тянется!
Ложа «Трех добродетелей» по приказу министра внутренних дел Кочубея, как и все прочие масонские ложи, прекратила свои занятия, сдала свои архивы, молотки и подсвечники.
Но ложу «Трех добродетелей» немного опоздали распустить.
Что-то покрепче масонского ритуала связало ее бывших членов: князей Сергея Волконского, Илью Долгорукова, Сергея Трубецкого, братьев Муравьевых-Апостолов, штаб-ротмистра Павла Пестеля, и ложа продолжала свои собрания.
Последние собрания бывших масонов были крайне тревожны. Грибоедов потерял секретный устав, но, кажется, все обошлось благополучно, а того, что Аракчеев напал на след и в настоящий момент приказ арестовать сборище лежит в кармане его мундира, – никто не знал.
