– Братья, прошу вас! Взываю к вам! Умоляю! Вспомните девиз Ордена тевтонских рыцарей госпиталя Святой Марии Иерусалимской!
Гнев из глаз блаженного ушел так же внезапно, как и появился. Теперь воспаленные глазницы сочились слезами. Влага ручьями катилась по грязным впалым щекам, по запыленной бороде. Паломник плакал не от боли, не от страха – от жалости к тем, с кем разговаривал.
– Хэльфэн – Вэрэн – Хэйлен! Хэльфэн – Вэрэн – Хэйлен! Хэльфэн – Вэрэн – Хэйлен![44] – невнятной скороговоркой твердил юродивый.
Тевтоны стояли, опустив головы и потупив взор. Видимо, где-то в глубине души рыцари ордена Святой Марии еще опасались гнева Господня за деяния своих рук. И сейчас страх этот так и лез наружу из смотровых щелей ведрообразных топхельмов.
– Восстаньте, братья! Сбросьте чары диаволовы! Избавьте сердце свое от страха перед слугами ада, овладевшими Гробом Господним. И заполните сердца верою истинной! Ибо неустрашим тот воин, кто облекает тело броней железа, а душу – броней веры. А посему не убоится он ни беса, ни человека, ни самой смерти, поскольку смерть ему желанна. Воин сей стоит за Христа и жаждет умереть, дабы скорее оказаться при Христе. Славно претерпеть смерть за Христа и не преступно убивать за Него. Христовый рыцарь убивает безгрешно и умирает спокойно. Умирая, он трудится для своего блага, убивая – во славу Христа. И воистину – для того лишь он носит меч… Так говорил благочестивый Бернар Клервоский[45]
Безумного старца в веригах несло. И заносило. Паломник, кажется, начинал заговариваться. Но глаза его пылали, а голос звенел похлеще дамасской стали. И люди внимали ему, разинув рты.
– О, выньте из ножен мечи свои, братья! Обрушьте клинки на головы тех, кто смеет именовать себя…
– Заткнись, старик! – прошипел оберштурмфюрер.
Какое там! С таким же успехом эсэсовец мог взывать к камню Иерусалимских башен. Его не слышали. А вот к словам сумасшедшего проповедника прислушивались все внимательнее. Все. И тевтоны тоже.
– …Хранителями Святого Гроба. Братья! Вспомните, зачем призвал вас Господь в Святую землю! Вспомните, ради чего был создан ваш славный орден полвека назад! Вспомните основателя братства Святой Марии милосердного и благородного Фридриха, герцога Швабского![46]
– Вспомните и помыслите, чье царство строите вы сейчас – царство Божие или злейшего врага Его?!
Опасная проповедь затягивалась. Оберштурмфюрер СС что-то зло и коротко выкрикнул. На паломника спустили овчарку. Одну. Пока.
С утробным рычанием пес бросился к жертве. Безумец повернул голову, спокойно глянул в оскал лютой смерти и… И рассмеялся – страшно, дико. Как могут смеяться только сумасшедшие. И блаженные.
Неизвестно, что там увидела псина в глазах пилигрима, но зверь почуял силу человека и собственную слабость. Зверь отступил. Скуля, вздыбливая шерсть, бессильно клацая зубами.
Толпа взволновалась. К веригоносцу, как к живому знамени, потянулись паломники и рыцари. Даже из потока сарацин выступило несколько человек.
– Чудо! Чудо! Чудо! – неслось отовсюду на разных языках и наречиях.
Дело начинало попахивать открытым неповиновением и бунтом. Бурцев заметил, как засуетились на стенах немцы, как шевельнулся пулеметный ствол в надвратной башне. Блин, выбрали же они времечко для проникновения в город! Не вовремя, ох не вовремя появился этот проповедник с веригами…
Оберштурмфюрер тем временем приказал спустить второго пса – более крупного и свирепого. Спасовала бы эта овчарка перед взглядом безумца или нет, так и осталось тайной. В воздухе сверкнула сталь. Длинный клинок подсек серую тень в прыжке. Мундир оберштурмфюрера забрызгало собачьей кровью.
Пес с перебитым хребтом скреб лапами сухую иемлю в двух шагах от сумасшедшего пилигрима. В трех – стоял тевтонский рыцарь. Меч наголо. На лезвии красные разводы и шерсть.
Ахнули все. Бурцев тоже. Такого оборота он никак не ожидал.
– В чем дело?! – оберштурмфюрер не кричал даже – хрипел, подобно издыхающему псу. Только вот глаза эсэсовца не стекленели. Глаза метали молнии.
Брат ордена Святой Марии не спрятал клинок.
– Этого человека трогать нельзя, сэр Хранитель, – пророкотал рыцарь из-под шлема. – Его Устами речет истина. И звучит она во спасение наших грешных душ.
И – ни капли сомнения в голосе.
– Что за бред?! – прошипел эсэсовец, сатанея. – Спрячь меч, брат Конрад, вернись к воротам и выполняй, что тебе велено комтуром.
Закрытый шлем-топхельм качнулся. Белый плащ с черным крестом на плече дернулся.
– Нет! Отныне я буду выполнять лишь волю Божию. Ни у вас, ни у комтура нет более власти надо мной, ибо глаза мои открылись. Господь милосердный даровал мне прозрение, когда пес алчущий отступил в страхе от праведника. Десница Всевышнего уберегла блаженного странника, входящего в Святой Город. И все видели это чудо…
И снова:
– Чудо! Чудо! Чудо! – шелестело со всех сторон.
Еще одним опасным проповедником становилось больше.
– Ах, чудо?! – Лицо оберштурмфюрера исказила недобрая гримаса. Рука потянулась к кобуре. – Что ж, брат Конрад, у меня тоже найдется для тебя одно чудо. Неотразимое и убедительное!
«Вальтер» против меча! Результат противостояния предугадать было нетрудно.
Грянул выстрел. Пуля ударила чуть выше смотровой щели. А боевые ведра не спасают от «невидимых стрел».
Меч, измазанный в песьей крови, выпал из латной рукавицы. Брат Конрад рухнул навзничь. Толпа замерла. Носитель вериг, потрясая кулаками и обливаясь слезами, выл что-то невнятное, нечленораздельное.
– Этого – вздернуть, – указал на старика офицер цайткоманды.
Пнул застреленного тевтона. Добавил:
– И этого тоже. В назидание другим. Всех, кто станет мешать, убить.
Преградить путь эсэсовцам осмелились только трое свидетелей «чуда». Два паломника из группы веригоносца и какой-то впечатлительный рыцарь. Короткие «шмайссеровские» очереди уложили всю троицу. В тесноте и давке под пули угодили еще с полдюжины человек – и христиане, и мусульмане.
А сумасшедший пилигрим смеялся и плакал, пока его тащили к виселице. И грозил сквозь смех и слезы карой небесной. Угрозы старика оборвались на полуслове: горло пророка захлестнула тугая петля, земля ушла из-под ног.
В этот раз чуда не произошло. Странник похрипел, подергался. Затих, вывалив язык и выпучив безумные глаза.
Мертвого рыцаря вешали в мертвой же тишине. Эти двое так и остались покачиваться друг подле друга на одной перекладине. Один – в цепях для умерщвления плоти. Другой – в доспехах. Палачи спешили выполнить приказ, а потому не потрудились снять с орденского брата ни кольчугу, ни тевтонский плащ, ни перевязь с пустыми ножнами. Только сорвали простреленный топхельм – шлем мешал затягивать петлю. Брат Конрад оказался совсем еще молодым парнем. Светлые волосы, удивленные голубые глаза. И дырка во лбу…
– Собак – заменить, – приказал оберштурмфюрер.
Выстрел «вальтера» – и овчарка, что стушевалась перед юродивым, залилась визгом, забилась в конвульсиях возле разрубленного пса. И еще выстрел – добивающий.
Мертвых людей и собак растаскивали тевтонские кнехты и арабские полицаи.
– Христиане – направо, мусульмане – налево, иудеи – к стене!
Порядок водворялся быстро. Желающих бунтовать больше не нашлось.
Бурцев тронул коня. Ворота были совсем близко.
– Если что, говорить буду я, – предупредил он.
Едва успел…
– Кто такие?! – окликнул их оберштурмфюрер. Без привычной трости эсэсовец чувствовал себя не в своей тарелке и, кажется, сильно нервничал.
Бурцев снял шлем. Ответил. С почтением, но без раболепия. Как подобает отвечать равному себе. Обычно это действует.
– Я пан Вацлав Силезский…
Раз уж объявился в тринадцатом веке на силезской дороге беженцев, пусть будет так.
– Со мною следуют благородные и доблестные рыцари из Польши, Британии и Франции.
О новгородцах он не заикнулся. Да и вообще подробно представлять своих спутников Бурцев не собирался.
– Нас сопровождают верные оруженосцы и слуги. И мне непонятно, почему мы обязаны стоять на жаре среди этого сарацинского сброда.
Его вежливое негодование проигнорировали.
– Зачем прибыли в Иерусалим? – продолжал допрос эсэсовец.
– Поклониться святыням, – удовлетворил его любопытство Бурцев. – Мы специально проделали этот долгий опасный путь, чтобы…
– Понятно-понятно, – отмахнулся немец. – Паломники, значит. А почему странствуете без гербов? Вы ведь благородные рыцари.
– Обет смирения, – Бурцев демонстративно склонил голову. – Нам незачем тешить греховную гордыню, выставляя напоказ свои гербы в Святой земле. Если потребуется, мы вступим в бой как простые воины Христа, и будем сражаться лишь во славу Божию.
