это у нас выходит замуж? — спросила его супруга, заходя в комнату. — Здравствуйте, Тёма!
— Добрый вечер, Марианна Максимовна! — откликнулся я. — Наденька нашла жениха в Риге. Они собираются заявление в ЗАГС подать.
— Ого… А сама она где?
— Там и осталась.
— Так ведь ей завтра на работу!
— Жених пообещал ей перевод в рижский драмтеатр устроить, — сказал я. — Помогите ей уволиться и оформить документы, Марианна Максимовна!
— Конечно, ради такого дела… — пробормотала та. — И даже отработаю за нее смену— другую.
— Спасибо вам огромное! — поблагодарил я. — А у вас когда свадьба?
Юрьева смутилась.
— Ну какая там свадьба… — проговорила она. — Так… Посидим в субботу в узком кругу.
— Кстати, у меня есть для вас сувениры, дорогие соседи! — сообщил я, возвращаясь в прихожую за чемоданом.
Открыв его, я извлек пару бутылок рижского бальзама, передник, украшенный вышивкой с латышским орнаментом для Юрьевой, а для Телепнева — вязанный шарф, тоже с национальным колоритом. Соседи благодарили меня так, словно я им «Жигули» подарил.
После Марианна Максимовна пригласила нас с Савелием Викторовичем за стол. Жареная с мясом картошечка была весьма кстати, как и бутылочка фирменной наливки. Мы хорошо посидели в тихом, почти семейном кругу, как встарь. Правда, я чуть было не испортил вечер, ибо возьми и ляпни:
— А ведь я, Савелий Викторович, сделал вас героем своего нового романа.
Реакция соседа меня поразила. Он вздрогнул, испуганно покосился на супругу, словно я сказал, что видел его вчера с другой, а потом робко спросил:
— А я могу почитать?
— Конечно, — ответил я, не понимая, что его так обеспокоило. — Правда, я только начал и это всего лишь наброски…
— Ничего, я же не критик, — отмахнулся Савелий Викторович.
— Тогда вот доедим и дам вам рукопись…
Подчистив тарелку мякишем хлеба, я поблагодарил Юрьеву и пошел мыть руки. Потом вытащил из чемодана исчерканные листки и, вернувшись на кухню, протянул их Телепневу. Тот схватил их, словно это был вынесенный ему приговор суда. Странно, раньше он до такой степени не интересовался моим творчеством. Впрочем, я почти сразу перестал думать об этом. Пошел в душ, а потом завалился спать. Завтра на работу.
В редакции меня ждала рукопись эпопеи товарища Бердымухамедова. В общем-то, мне было достаточно вспоминать свой собственный, написанный в прошлой жизни, роман и печатать его, с учетом имен, названий и других незначительных деталей, почерпнутых из оригинального текста романа «Река жизни». В обеденный перерыв я заскочил в приемную и вручил Зиночке латышский сувенир — куколку в национальной одежде. При этом я заметил, что лицо у секретарши изможденное. Видать, все выходные главред не уставал отыгрываться на ней за фиаско, которое он потерпел, заманив к себе двух девчонок и одного ухаря, этими и девчонками и попользовавшегося.
Тем не менее, Зинаида не забыла забронировать мне билеты. Правда, не в Душанбе, как велел Мизин, а в Ашхабад, ибо тот все же ближе к месту событий. Завтра билеты будут у меня. Я поблагодарил секретаршу, но целовать не стал. Пусть ее теперь босс целует. Вернулся к месту работы и до конца дня неустанно барабанил по клавишам.
Надо сказать, что я постепенно втянулся и в эту работу. Бывает так в писательской жизни: начинаешь делать какую-то заказуху, вроде бы все тут чужое, холодное, тебя всего ломает, неохота писать… Но постепенно ты и текст как-то взаимно прорастают друг в друга, все это наливается энергией, персонажи оживают, становятся частью тебя. Примерно так и случилось у меня с дикой рукописью среднеазиатского деятеля. Правда, здесь я лишь оставил имена героев, а воссоздавал их заново, так что, по сути, это была полностью моя работа. Увлекся. Лупил и лупил по клавишам, и останавливаться не хотелось. Хотелось петь. Но я, понятно, сдерживался.
Не знаю, как у других, а у меня душевный подъем если происходит, то сразу по всем фронтам. Азарт творчества во мне слился с резким, жгучим, но вдохновляющим приступом эроса, и чем дальше, тем отчетливее я понимал, что сегодня, пожалуй, я отправлюсь не домой, а к Насте… То есть в другой свой дом, можно и так сказать.
Но надо предупредить соседа.
Я позвонил Савелию Викторовичу за полчаса до окончания рабочего дня.
— Артем! — взволнованно воскликнул он. — Как хорошо, что вы позвонили! Вы когда заканчиваете⁈ Знаете, я прочел рукопись. И мне так много хотелось бы сказать!..
Я сразу понял, что текст о страннике сквозь эпохи попал в какое-то особо чуткое душевное сплетение соседа. Это было на редкость кстати, но я из-за этого оказался в ситуации Буриданова осла: мне надо было выбирать между двумя разными, хотя и равно привлекательными мотивами. Правда, в отличие от ишака из философской сказки, я не заморочился до голодной смерти. Взволнованный Савелий говорил и говорил, но не по сути дела, а все колесил вокруг да около — мол, затронутая автором тема такая интересная! Такая богатая! Ведь это целый клад для романиста!..
— … Артем! Мне кажется, что вы, сами того еще не зная, набрели на такую золотую жилу как писатель… — взахлеб несло Савелия Викторовича, а я за это время окончательно решил задачу.
Рвану к Насте. То, что твердит Савелий, очень интересно. Чем дальше, тем тверже у меня слагалось впечатление, что здесь произошло некое счастливое (счастливое ли?..) совпадение. В тихой незаметной жизни соседа, видимо, было нечто, о чем он никому не говорил, и нечто до дрожи похожее он увидел в событиях, происходящих с моим вымышленным героем.
Нормальное литературное волшебство. Вообще, когда писателя увлекает, когда его персонаж начинает разрастаться в воображении, наполняется множеством живых, правдивых черт характера — как пить дать он приобретает черты некоего реального человека, может быть, нескольких. На книжных страницах проступает тот, в ком случайный читатель, сроду незнакомый с автором, может внезапно узнать себя, испытав странное чувство, до оторопи… Вот, похоже, подобное случилось с моим соседом по коммуналке.
Тем интереснее будет потолковать
