— Ну, хорошо, хорошо, голубчик, я не буду лезть, вы уж простите. Я просто беспокоюсь!
А я-то как беспокоюсь, подумал Гурьев.
— Слово, Анна Ивановна.
— Хотя бы до следующего лета. Пожалуйста.
— Да что это вы, в самом-то деле, — Гурьев приподнял правую бровь. — Она же ребёнок ещё!
— Ох, нет, — почти простонала Завадская, — ох, да нет же, голубчик, Яков Кириллыч, она совсем женщина! Вы думаете, я не понимаю ничего?!
— Так и я ведь понимаю – поверьте, ничуть не хуже.
— Ох, не знаю, не знаю!
— Я знаю. А что там за история с географией?
— Откуда вам известно?! — подозрительно нахмурилась Завадская.
— Мы случайно выяснили, что в табеле у нашего сокровища сплошные пятёрки – кроме географии. И прозвучала сакраментальная фраза – это личное. Остальное не составляет труда продедуктировать.
— Я не хотела бы сейчас в это углубляться. Это… Ничего серьёзного. Ну, почти.
— Почти? — оводом впился Гурьев. — Ага, как интересно. Дальше, пожалуйста.
— Яков Кириллович, я не собираюсь вам всё прямо сейчас рассказывать. Во-первых, совершенно не желаю портить настроение ни вам, ни себе!
Гурьев опять повторил этот странный птичий жест – чуть наклонил набок голову. Что-то было в этом наклоне, — опасное. Опасное – не по отношению к ней, Завадской, но… Это опасное сияние уверенной силы окружало её собеседника, словно невидимый ореол. Завадской снова – в который раз – подумалось: не может же это всё на самом деле?! Она поплотнее закуталась в свой платок. А Гурьев проговорил, пряча под прищуром серебряные сполохи в глазах:
— Мне невозможно испортить настроение, дражайшая Анна Ивановна. Я вообще не человек настроения, потому что оно у меня давно и бесповоротно испорчено. Вероятнее всего, навсегда. И если бы я вздумал жить в соответствии с таковым, то не гонял бы тут у вас чаи с бубликами, а находился совершенно в другом месте и абсолютно ином качестве. Так что покорнейше попрошу обрисовать драматургию. Можно штрихами.
— Язычок у вас, — почти непроизвольно отодвигаясь к спинке своего кресла, проворчала Завадская.
— Ну да, Анна Ивановна. Ну да. Сгораю в пламени любопытства.
— Ну, хорошо, — Завадская длинно вздохнула и покосилась на Гурьева. — Сама не знаю, чем вы так на меня действуете?!
Ох, я знаю, подумал Гурьев.
— А драматургия, как вы изволили это назвать, следующая. Даша пользуется со стороны юношей повышенным вниманием. Пока им не приходится столкнуться с её… э-э-э… темпераментом и требованиями. Результатом является почти всегда уязвлённое самолюбие, а утешаются многие весьма одинаково, то есть похвальбой о мнимых подвигах.
— Всегда мнимых?
— Всегда, — отрезала Завадская. — Всегда. А некоторые коллеги… Э-э-э…
— Склонны вашу точку зрения «э-э-э», — Гурьев покрутил пальцами в воздухе и улыбнулся. — Огласите, пожалуйста, весь список.
— Вам весело?!
— Неописуемо, — кивнул он.
— Почему?!
— Давненько не занимался такими смешными проблемами. Всё время руки в крови по локоть, знаете ли. С удовольствием примусь за это дело, засучив рукава и подоткнув обшлага чеховской шинели.
— Яков Кириллович, — Завадская покачала головой. — Вы всегда такой?
— Стараюсь.
— Сколько вам лет?!
— А в бумагах разве не указано?
— Просто поверить невозможно. Сто лет дала бы вам запросто. Я вас ощущаю как своего ровесника, а не…
— Ну, вам я бы даже шестидесяти не дал, — чарующе улыбнулся Гурьев. — Так что сто лет – это гипербола, вероятно. Я просто мимикрирую замечательно. Итак, мы собирались перейти на личности.
— Танеч… Татьяна Савельевна Широкова, обществовед. Ну, у неё с Дашей чисто женское соперничество за умы и сердца старшеклассников, так что… Она молодая и очень интересная женщина, — Завадская снова опасливо покосилась на Гурьева. — Замужем, муж её – второй секретарь горкома комсомола. Детей нет, ну, и отношения там… Сложные, одним словом. А вот Трофим Лукич… С ним не так-то уж…
— Тоже молодой и интересный? — Гурьев продемонстрировал одну из своих улыбочек.
— Если бы, — на лбу Завадской прорезалось сразу несколько морщинок.
— С этого места поподробнее, пожалуйста, — прищурился Гурьев.
— Трофим Лукич – секретарь школьной партийной ячейки. Преподаёт мало. Географию. Дети его… Не любят.
— Да и вы не очень.
— Яков Кириллыч, помилосердствуйте!
— Всё, всё, не буду. Неужто существует какое-нибудь постановление Политбюро в связи с поведением Чердынцевой? Не припоминаю, извините.
— Вы просто несносны.
— Этим и интересен, — продолжая сидеть, Гурьев умудрился шутовски поклониться.
— Ну, конечно. Enfant terrible.[28] Как я сразу-то… Замечательное амплуа. Особенно на слабый пол действует!
— Вы удивительно, неподражаемо проницательны, Анна Ивановна, — притворно пригорюнился Гурьев. — Но вы же понимаете, это лишь тоненькая оболочка. А там, внутри, — ну, просто ох и ах!
— Прекратите же, в самом деле, — Завадская устало провела рукой по лбу. — Не пытайтесь эту роль перед Трофимом Лукичом представлять. Во-первых, не поймёт, а во-вторых, не оценит и станет вам учинять… несообразности.
— О. Вот так. Он и Даше учиняет? Несообразности?
— В некотором роде.
— Великолепно, — Гурьев на мгновение откинулся на стуле, затем подался вперёд, положил руки на стол, соединив кончики пальцев, больших и указательных, и просиял. — В высшей степени превосходно, должен заметить. Скучать не придётся. А это – главное, Анна Ивановна.
— Учтите, я не собираюсь вам потакать.
— Да куда же вы из колеи денетесь, — пожал плечами Гурьев.
— Яков Кириллыч. Вы… У меня даже слов нет. Вы кто, вообще?!
— Я тот, кто знает, чего хочет, и привык этого добиваться, — совершенно серьёзно сказал Гурьев. — И никто из принимавших мою сторону ещё никогда не пожалел о своём выборе. Никто и никогда, Анна Ивановна. — И опять улыбнулся: – Порекомендуйте мне домик где-нибудь на отшибе с пожилой и одинокой хозяйкой.
— Что?!?
— Да, и желательно покосившийся. С подслеповатыми окошками и так далее.
— Поближе к морю или подальше?
— А, всё равно, — Гурьев беспечно махнул рукой. — Основные требования я озвучил, а остальное – не так важно.
— А общежитие для молодых специалистов вас…
— Я разве похож на специалиста? — искренне удивился Гурьев. — Или на молодого?
— Не слишком, — вздохнула Завадская. — И я вовсе не уверена, будто мне это так уж сильно нравится. А сейчас вы где остановились?
— В «Курортной».
