А какое он, пришелец из чужого мира, спрашивается, имеет право распоряжаться жизнями здешних людей? Кто даровал ему здесь власть карать кого-то или миловать? Вот Кавардовский, как единственный земляк, — это его прерогатива, именно его, и ничья больше. Этого мерзавца, и в этом мире уже успевшего замарать кровью свои руки, он может покарать с полным правом. Может, если не представится других возможностей скрутить и притащить, хоть на своем горбу, домой, к подножию давно плачущей по Князю виселицы, в руки справедливых судей, облеченных властью, данной им Богом и людьми...
И, значит, что?..
Разрывающийся на части перед неразрешимой дилеммой граф вдруг с изумлением услышал странно знакомый звук, исходящий откуда-то из-за его правого плеча, и медленно обернулся, стараясь не задеть ни единого камышового стебля.
За спиной Петра Андреевича стоял в какой-то невообразимой охотничьей стойке Шаляпин, поджавший переднюю лапку и весь подобравшийся. Остановившиеся глаза с расширившимися до предела зрачками, обращенные в сторону приближающегося «воинства», напоминали стеклянные шарики. От кота исходило даже не мурлыканье, а какая-то низкая, почти неслышная ухом вибрация, казалось передающаяся окружающему камышу, который вдруг под порывом неведомо откуда взявшегося ветерка начал слаженно раскачиваться, наполнив все вокруг шуршанием и похожим на пение сверчка чуть слышным скрипом.
* * *
Виталий, обыскав в присутствии понятых квартиру арестованного Георгия Конькевича и занеся в протокол все нюансы, гордо спустился в сопровождении сержанта Аксакова по замусоренной, препротивного вида лестнице во двор к машине.
Наконец-то над ним не висит вечно недовольный капитан Александров с его мелочными придирками, поучениями и наставлениями. Хотелось надеяться, что настырный капитан вообще навсегда уйдет из его жизни, прекратив отравлять существование и перекрывать дорогу к вершинам карьеры.
«Лейтенант, вы что, зарубежных фильмов ужасов насмотрелись? — вспомнилась нотация Александрова, когда он ногой подкатил к месту отчленения голову убиенного Серепана. — У вас есть хотя бы капля совести, уважения к смерти, наконец?»
А что, в руках он должен был эту мерзость тащить? Нашел дурака! И вот так всегда...
Отправив сержанта в «уазик», лейтенант Лукиченко задержался на мгновение на невысоком крылечке, натягивая тесные перчатки и с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух.
Восходящее солнце освещало малую часть двора, оставляя остальное в густой тени, похожей по цвету на разлитые чернила. Вот из этой-то тени и вышел невзрачный человечишка.
— Эй, начальник, закурить не найдется?
То ли утро было таким прекрасным, то ли настроение Лукиченко, перед которым наконец открылись ворота в неведомые дали, заставляло его полюбить чуть ли не каждого встречного, но Виталий, благодушно улыбнувшись, вынул из кармана куртки початую пачку «Шипки», протягивая ее незнакомому прохожему. Скрюченными от холода пальцами незнакомец выудил из пачки сразу две сигареты, отправив одну по зэковской привычке за ухо, и потянулся к лейтенанту за огоньком. Быть щедрым — так до конца: милиционер щелкнул зажигалкой, протягивая недрогнувший в полном безветрии утра бледный огонек мужику, однако блестящий кружочек, вертящийся как живой в заскорузлых пальцах, заставил ошеломленно пальцы разжать.
* * *
Голуби, скоты, видимо, облюбовали этот чердак под место своих международных конгрессов!
Николай, чертыхаясь, едва-едва оттер запачканную в голубином помете полу пальто, как заметил белое пятно уже на брючине. Едкая же, зараза, вещь этот голубиный помет! Наверняка отстирать до конца пятно не удастся — уже пошли разные там химические реакции, напрочь уничтожающие окраску ткани.
Интересно, а как он со стороны смотрится в своем костюме, отмеченном коварными птицами, воспринявшими визит в их убежище в качестве посягательства на личные и заодно уж на общественные права? Вероятно, не самым презентабельным образом, увы...
План, казавшийся после стакана коньяка таким стройным и логичным, в процессе исполнения подвергся немалым корректировкам, вынужденно производимым на ходу.
Во-первых, выбраться из подъезда обычным путем, то есть как и все нормальные люди, через дверь, оказалось делом совершенно нереальным: еще с площадки своего третьего этажа через отродясь не мытое окно, призванное освещать в дневные часы лестницу, Александров безошибочно узнал «тачку», использующуюся в служебных целях для наружного наблюдения. Грязно-белая «четверка» с тонированными стеклами приткнулась у выезда на противоположной стороне двора. Дескать, стою тут, никого не трогаю, сама себе нравлюсь — проходите мимо, дорогие граждане!
Чтобы не мозолить глаза родным сослуживцам — а капитан с вероятностью девяносто девять с сотыми процентов предполагал, кто именно сидит сейчас за рулем, не сводя глаз с третьего подъезда его родной пятиэтажки, — Николай решил, следуя заветам классика марксизма-ленинизма, пойти другим путем.
Другой путь, если отмести подкоп и прыжок с балкона, скорее всего тоже находящегося под наблюдением, лежал через чердак, которым легко можно было пройти до первого подъезда и, не привлекая особенного внимания, выскользнуть из дома. Сказано — сделано. Вот тут и вступило в действие «во-вторых»...
Капитан никак не мог себе представить, что в природе, не говоря уже о с детства знакомом доме, может иметься такое количество «божьих пташек». Видимо, у голубей на случай незаконного вторжения на их территорию существовал точный, скрупулезно прописанный местными пернатыми стратегами и выверенный сизокрылыми тактиками план действий...
Так это или не так, но у Александрова, пробивающегося с зажмуренными глазами и работающими словно крылья мельницы руками сквозь кутерьму крылатых монстров, сложилось именно такое впечатление. Не размениваясь на излишнюю панику, голуби, напрочь отвергая закрепившуюся за ними репутацию птиц робких и миролюбивых (Пикассо даже картину им, паразитам, посвятил, помнится, — «Голубь мира»!), слаженно пошли в контратаку на осмелившегося нарушить их покой чужака сразу же, как только распахнулся люк, ведущий на чердак.
Получив в глаз первым пернатым комком (слава богу, не клювом), несущимся со скоростью пушечного ядра, Николай чуть было не полетел кувырком вниз, на площадку пятого этажа, сумев в последний момент мертвой хваткой зацепиться за сваренную из арматуры лесенку, обрывающуюся в двух с лишним метрах от бетонного пола. В этот момент на него обрушилась вторая волна сизых «камикадзе»...
Теперь, поминая по матушке все голубиное племя, капитан трясся на ледяном сиденье рейсового «пазика», пытаясь привести в божеский вид пострадавшую как от таранных ударов, так и от прицельного бомбометания одежду, вызывая своим видом законный интерес немногочисленных соседей по салону. Со всех сторон наперебой сыпались советы, большая часть которых сводилась к тому, что побывавшее под обстрелом, голубей пальто следует выбросить на помойку, равно как и шапку.
Вывалившись из дверей автобуса в Ковригино, Николай вдруг осознал, что наряду с двумя первыми обстоятельствами существует и неожиданное «в-третьих»: прожив всю жизнь в десятке километров отсюда, он совершенно не был знаком с географией сего населенного пункта.
* * *
— Не части, легавый! — Виталий впервые за все их недолгое знакомство видел Князя в такой ипостаси.
Сквозь внешний лоск вальяжного, несколько расслабленного барина, рисующегося своими аристократическими манерами и стилем, впервые проступили жесткая волчья шерсть и смертельно опасные клыки, невольно внушающие уважение к их обладателю. Нервной пружинистой походкой прохаживаясь по квартире Анюты, Кавардовский, видимо сам не замечая того, словно монах, перебирающий за благочестивыми размышлениями четки, играл своим страшным кинжалом, казалось жившим в его руках отдельной жизнью. Лукиченко, вопреки своему желанию наблюдающего за завораживающей пляской острой словно бритва полосы металла в умелых до артистичности руках, запоздало прошиб холодный пот при одной только мысли, что стало бы с ним, решись он в день знакомства посостязаться в быстроте с ее обладателем.
Алехина, видимо, находилась на прямой связи с уголовником, потому что уже спустя пятнадцать минут после заполошного, почти истерического, звонка милиционера ему была назначена встреча на знакомой квартире. Судя по всему, Анюта, разительно изменившаяся и в обращении, и даже внешне, уже навсегда выбросила из памяти неудачливого сожителя и переключилась на нового хозяина и защитника, вслед за многими предшественницами, последовав древнему женскому обычаю. Quisque fortunae suae faber, как говорили мудрые латиняне. (Каждый сам кузнец своей судьбы).
— Значит, «рыжевье» у них? — Князь замер на месте, не завершив шага, а клинок в его руке застыл, словно изготовленный для броска.
