«Если бы чуть левее прицелились, то это бы мне сейчас череп раскололо! Мне, и никому другому!»
Вот тут Родиону стало по-настоящему жутко, и он вдавился в снег насколько можно было глубже, подсознанием чуя, что в прижавшегося к земле человека попасть чрезвычайно трудно, в отличие от сидячего, и тем более стоящего на ногах.
Неожиданно почти рядом с ним, чуть ли не над ухом раздался оглушительный выстрел, затем второй. Артемова чуть ли не подбросило на месте от неожиданности, и не будь он связанным, то вскочил бы на ноги. А так только повернул лицо, трясясь от страха.
В трех шагах от него лежала перевернутая кошевка, на которой его везли. Лошади истошно бились в упряжке, пытаясь встать на ноги, у рыжей из шеи толчками вылетала густая струя алой крови.
«Пулей конягу зацепило, оттого меня и вышвырнуло!»
Мозг, как всегда, спокойно дал подсказку, а глаза впились в торчащий из-за кошевки ствол винтовки. Второй конвоир и возница уцелели и сейчас в кого-то стреляли, почти не целясь, лихорадочно передергивая затворы винтовок, что лязгали с периодичностью хорошо отработанной машины.
И вот бы Родиону закрыть свои глаза и не смотреть в их сторону! Но нет, именно его затравленный взгляд привлек внимание красноармейца, что сидел в кошевке напротив него.
– Надо же?! Уцелела белогвардейская морда!
Боец посмотрел на него с удивлением и нескрываемой ненавистью, затем злобно оскалился.
– Щас я тебя к Колчаку на свидание отправлю!
Он навел на Артемова винтовку, прицелился и нажал на крючок. Время словно замедлило свой ход, а кадры жизни лениво поползли, будто поставленные с нормального на самый тихий ход.
Родион видел, как палец нажимает на спуск, слушал щелчок бойка, но сделать ничего не смог – все тело сковал смертный ужас. Вернее, не все – он почувствовал, как неожиданно расслабились у него все мышцы внизу, и ощутил теплоту, что стала исходить из его тела.
Щелк…
– Твою мать!
Красноармеец смачно выругался в три загиба и дернул затвор винтовки – патрон вылетел на снег.
Осечка!
– Ах ты, падло! Ну, белогвардейская сволочь!
Конвоир выхватил из шинели обойму из пяти патронов и вставил их в магазин сверху, оттянув блестящий на солнце брусок металла. Затем выдернул металлическое крепление из-под донцев гильз и с громким лязганьем, от которого душа, вопя от ужаса, убежала уже в пятки, закрыл затвор.
Говорят, что человек в такие последние для него секунды просматривает перед глазами всю свою жизнь. Родион ничего такого не видел, он уставился в черный зев винтовочного ствола, не в силах отдать своему окаменевшему телу команды хотя бы закрыть глаза, чтобы не видеть вспышки и того комочка раскаленного газами свинца, что разнесет ему напрочь всю голову. Лишь только одна мысль на мгновение заполонила весь его вопящий в ужасе разум:
«Боже, я хочу жить!!!»
Командир комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев
– Лежи, ваше красное благородие! Лежать, кому говорю, скотина приблудная!
Тело взвыло звонким криком. Пахом стиснул зубы и прокусил себе губу, стараясь сдержать стон от чудовищной боли в руках. Но он предпочел бы совсем сойти с ума от истязаний, чем жить после той чудовищной ошибки, которую сам же и совершил.
Близость казачьего поселка Тибельти сыграла над всеми злую шутку – видимые вдали крыши домов, где была расквартирована целая караульная рота, заставили забыть о привычной осторожности.
Он с тремя бойцами передового дозора отправился на проверку стойбища, хотя присутствие командира отряда не требовалось. Да и возницы стали шибче нахлестывать лошадей, а те, почуяв близость скорого отдыха, сами добавили хода. Подтянулся следом и отставший арьергард – и все сбились перед юртами в одну большую кучу, на что и рассчитывали казаки, устроившие им тут засаду.
Все просчитали, сволочи!
– Ну, вот и все, теперь не подергаешься!
Казак встал с его спины, и Пахом, извернувшись, тут же попытался перевернуться. Не удалось – связали полузадушенным и качественно, не обращая внимания на разворачивающийся бой. Но зато стало видно все, что происходило на узкой равнине в урочище Иркута.
Спереди и сзади красноармейской колонны вынырнули две группы казаков, с полдюжины шашек в каждой. Сноровисто и быстро развернувшись в две жиденькие лавы, станичники с диким воем устремились в атаку.
Со стороны бурятского стойбища еще полдесятка желтолампасных казаков осыпали пулями сгрудившуюся в двухстах шагах колонну, а теперь пошли в атаку, проваливаясь унтами в снегу.
– Эх-ма!
Пахом заскрежетал от горя зубами – перевес врага в выучке был настолько очевиден, и даже, не вляпайся они в засаду, шансов вырваться было бы мало. Будь вместо бородатых солдат весь его комендантский взвод, то да, тогда бы отбились.
Все должно было решиться через минуту. Однако затянуть столкновение оставшиеся в живых красноармейцы могли – на санях, где везли пленного подъесаула, был ручной пулемет «Шоша», прихваченный именно для такого случая, и сейчас парой очередей можно смести жиденькие казацкие лавы.
А там, глядишь, и атаку спешенных станичников отбить, и можно дождаться подкрепления из Тибельти – в поселке уже поднята тревога, и через полчаса, и это в худшем случае, подойдет караульный взвод и казаки будут смяты. Может хватить и пятнадцати минут – командир роты там опытный, наверняка держит один из своих взводов в полной боевой готовности.
– Эх-ма…
Пахом опять прикусил себе губу, коря за то, что, подъехав, не понял сразу, в чем дело. Ведь предупреждал товарищ Либерман, что казаки с местными бурятами на сто рядов перероднились, а оттого и лицами с ними шибко схожи, и язык знают.
И на буряток с мальцами не обратил внимания, а ведь они ему подсказывали. Ведь что сделает пусть и большая семья одинокого инородца против такой банды, что нагрянула к ним в одночасье? А ведь положение хуже не бывает – если отказать, то казаки перебьют, а согласишься, так от Советской власти будет возмездие!
Они ему и так, и этак, но разве слепой увидит?!
– Эх-ма…
Волосы у Пахома зашевелились от ужаса, что черной волной затопил его душу. Он разглядел, что творилось у кошевок, где приняли бой товарищи, и с пронзительной отчетливостью понял, что все кончено. «Шош» не заговорит, а без его стрельбы бойцам никак не отбиться от налетающих со всех сторон казаков.
Глава четвертая. Александр Пасюк
– А это что за изобретение военпрома? – Пасюк на добрую секунду выпал из боя, с удивлением рассматривая ручной пулемет незнакомой для него конструкции, что оставшийся на ногах красноармеец, сноровисто извлек из перевернувшейся кошевки, на которой его везли.
Система чем-то отдаленно походила на РПК, вот только магазин был намного закручен, прямо как турецкий ятаган, чуть ли не к стволу в виде полумесяца, да и само военно-техническое чудо было более громоздкое, килограммов на десять, никак не меньше.
Красноармеец поставил пулемет на сошки, и Пасюк понял, что терять нельзя на секунды. Если сейчас опрокинут лаву с одной стороны, то итог боя станет сомнительным, а соответственно отразится и на шансах к спасению. Так что валить пулеметчика нужно было немедленно и без всякой жалости, пока он беды не наделал.
Странно, но сейчас Пасюк нисколько не предавался рефлексии по поводу убитых, будто сломался в душе какой-то замок, выпустив из нее ледяное хладнокровие и жестокость.
Ведь законы войны просты, даже примитивны своей прямолинейностью граненого штыка – убей врага первым, иначе он убьет тебя. На поле боя нет места интеллигентским соплям и моральным страданиям о высочайшей ценности человеческой жизни.
Посмотреть бы, что они скажут, когда эта самая «высочайшая ценность» им в брюхо штык направит?!
– Сейчас, сейчас!
Он прицелился и плавно потянул за спусковой крючок – приклад толкнул его в плечо, а пулеметчик уткнулся лицом в наст. Вокруг его головы снег заалел – с трех десятков шагов промахнуться бывшему егерю было невозможным делом!
Теперь нужно дождаться только победы, которая должна была наступить с минуту на минуту. Сопротивление красных впереди значительно ослабело – от перевернутых саней стреляло от силы две винтовки, не больше. И сбежать бойцы никак не могли – пеший конному в бегстве не соперник, а до спасительной тайги нужно было пробежать метров сто.
А потому оставшимся в живых солдатам предстояло либо драться с казаками до последнего патрона и идти в отчаянную рукопашную схватку, или выбрать совсем иное…
Был, правда, еще один вариант – единственный верховой красноармеец, безжалостно настегивая плетью гнедого коня, устремился в прорыв к Иркуту. Но его сразу же настигли два казака, и в воздухе серебристыми молниями сверкнули шашки…
– Получили по сопатке!
Пасюк откровенно злорадствовал – сопротивление красных практически прекратилось. Мужики из караульного батальона, степенные бородачи, втыкали винтовки штыками в снег, а сами поднимались на ноги, вытянув руки характерным жестом – «Вяжите меня, православные!»
