перебрав, отложил в сторону. А вот русские (нашлись и такие) внимательно рассмотрел. Качественная печать, четкие подписи. Последние воспроизведены типографским способом. Явно фальшивки. На подлинных уполномоченные на то лица расписываются вручную.
– Вот это, – сказал, ткнув пальцем в них, – нужно сдать начальству, объявив, что фальшивые. Пусть уведомят, кого следует.
– А вдруг настоящие? – засомневался Спешнев. – Нам бы пригодились.
Штабс-капитан, кажется, вошел во вкус…
– Исключено. Откуда настоящим у поляков взяться? Не стоит рисковать. Расплатимся где-нибудь фальшивкой – попадем под подозрение. За такое – каторга.
Спешнев неохотно кивнул.
– Всего тут где-то на тысячу рублей, – тем временем подвел итог Синицын. – Ежели, конечно, удастся по таким ценам сбыть.
– Надо постараться, – буркнул штабс-капитан, и я заметил жадный блеск в его глазах. Спешнева можно понять: его жалованье где-то 200 рублей в год [60], да и то постоянно задерживают. А тут сразу 300, даже больше. Есть от чего пробудиться алчности. – Ты, Синицын, забери все и аккуратно припрячь. Егерям и унтерам не говори, сколько тут чего, да и цену добычи не объявляй. Не надо вводить людей в соблазн. Скажи только, что никого не обидим, каждый получит свою долю. И пусть держат языки за зубами!
– Слушаюсь, ваше благородие! – кивнул фельфебель, сгреб ценности в патронную сумку, аккуратно завернув перед этим в холстину часы, поклонился и вышел. Спешнев проводил его взглядом и, дождавшись, когда створка за подчиненным закроется, посмотрел на меня.
– Теперь с вами, Платон Сергеевич! – он полез в висевшую на боку сумку и извлек из нее пачку ассигнаций. Аккуратно разложил их на две стопки и придвинул одну мне. – Ваша доля за лошадей.
– Каких лошадей? – не понял я.
– Трофейных. Я их графине продал.
– Всех? – удивился я.
– Двадцать голов. Все равно лишние. Мы взяли шестьдесят пять. На оставшихся посадим егерей. Наездники из них, конечно, неказистые, но все лучше, чем пешком. Быстрее пойдем, переходы станут длиннее.
– Зачем графине лошади?
– Коневодством занимается. Помните, в бане про конюшню говорил? Она тут не одна. Земли здесь тощие, пшеница не растет – только рожь с овсом, а вот луга богатые – поймы у рек большие. Есть, где коней выпасать и сена заготовить. Коневодство – выгодное дело, особенно если лошадей кавалерии поставлять. Казна это дело поощряет. Но для кавалерии отдельная порода требуется – высокая и резвая. Крестьянские лошадки мелкие, а ломовые под седло не годятся. Графиня собралась кавалерийских разводить, но где взять жеребцов и кобыл на племя? А тут сами пришли – у поляков кони добрые. Она, как разглядела, так и предложила продать – с условием, что отберет лучших. Пусть! – Спешнев махнул рукой. – Нам ведь только доехать. Все равно интенданты заберут – не положены пешим егерям верховые лошади.
– Она их что – в Смоленск погонит?
– Зачем? – удивился Спешнев. – Здесь останутся. Отгонят в дальнюю деревню, там конюшни стоят. Крестьяне присмотрят. Мы же скоро вернемся, сами говорили.
– Почем продали? – спросил я, чтобы сбить его с мысли. А то начнет прогнозы выпытывать.
– По четвертному билету за одну. Дешево, конечно, – вздохнул он. – Даром, считай. За таких коней 200 рублей за голову – и то мало. Но кто ж даст? Седла и сбруя в цену вошли. Но зато графиня меняет нам упряжки на свежие, дает три повозки с лошадьми дополнительно. Провизии и фуража – сколько увезем.
Интересные у них тут гешефты!
– Ваша доля – 250 рублей, – указал он на стопку.
– А егерям?
– Зачем им? – сморщился Спешнев. – Без того не обижены. Даже рядовым по три рубля выйдет. Большие деньги для солдата. Все равно пропьют, промотают. Не знаете вы русского солдата, Платон Сергеевич, а я с ними скоро двадцать лет – насмотрелся.
Я пристально посмотрел на него. Спешнев смутился.
– Не нужно так, Платон Сергеевич! Вижу, что хотите сказать. Да, алчу, но поймите и меня. Столько лет, считай, на медные деньги жил. Как эти пятьсот рублей заимел, голова закружилась. Никогда столько деньжищ в руках не держал! Сразу мысли: еще пять раз по столько – и можно деревеньку прикупить [61]. Мечта многих офицеров [62], Платон Сергеевич, чтоб вы знали. Двадцать пять лет службы за инвалидную выплату [63] – это не то, чего я желаю. Хоть на старости лет в довольстве пожить…
Своеобразное у них тут представление о счастье. Хотя, чего я ожидал? Крепостники…
– Со мной с чего решили поделиться? Могли бы и не сказать.
– Вы меня за подлеца не держите! – обиделся Спешнев. – Не настолько алчен, чтобы честь забыть! – он помолчал и снова вздохнул. – Давайте начистоту, Платон Сергеевич. Вы нам удачу принесли. Не случись вас, вырезали бы, как овец. А так – целы и с добычей. Мне удача за все годы службы ни разу не улыбнулась, а с вами будто солнце засияло.
Понятно. Военные (и не только они) суеверны. Удачливых в армии любят. Читал.
– Выслушайте меня! – продолжил штабс-капитан. – Мы оба в трудных обстоятельствах. Вы остались без бумаг, происхождения сомнительного, да еще во французской армии служили. Запросто примут за шпиона. В войну с ними разбирательство короткое: вывели за околицу и повесили на первом же дереве. А с меня начальство спросит за то, что от армии отстал. Вот тут победа над поляками и взятые с них трофеи зачтутся. А если будут и другие… Мы можем быть полезны друг другу. Я поручусь за вас честью, вы взамен будете при роте какое-то время. Есть у меня предчувствие, что нас ожидают большие дела. Да и егеря обрадуются. Меня Синицын просил передать вам просьбу от солдат не покидать роту. Они даже готовы платить вам жалованье из своих денег. Хотя, я так понимаю, что откажетесь?
– От их денег – да, – сказал я. – От этих – нет.
Я сгреб ассигнации со стола и сунул их в сумку на боку. И не надо упрекать меня в алчности! У меня цель – выжить. Деньги этому весьма способствуют. Капитан предлагает дружбу? Очень хорошо. Дружба, завязанная на общий интерес, крепче бескорыстной, как бы кто в обратном ни убеждал.
– Значит, не покинете нас в Смоленске?
– Нет, – кивнул я.
– Благодарю, – протянул он руку. Я ее с чувством пожал.
– Мы с вами, считай, ровесники, – продолжил Спешнев. – То, что вы пока мещанин, – он выделил голосом это «пока», – не имеет значения. Наедине можете обращаться запросто. Согласны?
– Договорились, Семен! – сказал я.
⁂
– Я разочарован, Маре, – произнес Даву. – Вы обманули мое доверие.
Голос маршала был сух и безжизнен. Полковник заледенел внутри. Он знал, что бывает с людьми, с которыми Даву говорит ТАК.
– Позвольте объясниться, ваша светлость? – спросил, прокашлявшись.
– Попытайтесь, – разрешил Даву.
– Положиться на поляков в этом задании было ошибкой.
