– Мэтт и Фрэнк обходят здание с левой стороны, мы с Джоржиной зайдем справа. Старайтесь держаться так, чтобы изнутри вас не увидели. Идем тихо и медленно. – Хрипловатый голос Александра свидетельствовал об опасности.
– Что, если они внутри, а Боб не появится?
– Где-то должен быть вход. Сначала надо осмотреться. Если ничего не заметим, пойдем внутрь все вместе. – Он посмотрел на Джоржину. – Готова?
Она кивнула. Никогда в жизни она не чувствовала такой готовности. В голове звучал голос Мейси с просьбой о помощи.
– Мы это сделаем.
Все четверо двинулись вперед, туда, где тропа расширялась, и, хотя вокруг по-прежнему густо росли деревья, земля поднималась над болотом все выше.
Сквозь густые заросли Джоржина уже могла разглядеть небольшое кирпичное строение. Маленькие окна, закрытые ржавыми решетками, располагались высоко над землей с равными интервалами.
Здание выглядело совершенно заброшенным. Казалось, еще немного, и болота и заросли окончательно поглотят его. Здесь люди могли кричать сколько угодно, никто бы их не услышал. О нем могли знать только болотные крысы. Впрочем, Боб – одна из тех тварей, которых рождало болото.
Когда они, разбившись на пары, пошли вперед, сердце Джоржины впервые с начала расследования наполнилось надеждой. Грудь распирало от эмоций, голова едва ли не кружилась от предвкушения.
Они крались сквозь заросли в сторону здания, огибая его справа. Хорошо, если бы удалось найти окно и заглянуть в него, прежде чем вламываться.
Только бы они были здесь! Насекомые кусались, ветки хватали за руки и за ноги, но они упорно шли вперед, стараясь быть незаметными.
Когда они приблизились к зданию и увидели дверь с окном, ее сердце застучало еще быстрее. Она обменялась взглядом с Алексом и заметила в его глазах вспышку той же надежды, что наполняла ее душу.
Не обнаружив никого вокруг, они двинулись вперед, используя как прикрытие деревья и кусты. Джоржина первой подошла к двери и, подняв голову, заглянула внутрь.
Никого. Пусто. Спасать некого. Здание выглядело так, словно в нем никто не появлялся уже много лет.
Она обернулась к Алексу, тот пробормотал проклятие. С самого первого дня они ни на шаг не приблизились к поимке Боба.
Устало выпрямившись, Джоржина двинулась назад. Провал. На нее навалилась знакомая тяжесть, напоминание о собственной несостоятельности. В очередной раз она оказалась не у дел. Ни на что не годной. И никогда не станет другой.
Провал. Это было первое ощущение, которое она испытала, когда повзрослела настолько, чтобы понять, что не нужна своей семье. И вот теперь снова чувствовала на губах его ненавистный привкус.
Когда Александр с Джоржиной вышли из офиса, было уже больше семи. Разочарование команды после возвращения буквально висело в воздухе.
Он был так уверен, твердо настроен на то, что они нашли место, где похищенные, сидя в своих клетках, ждали освобождения.
Он слышал лишь тиканье часов в собственной голове, означавшее, что время, отпущенное пленникам, стремительно уходит.
Посмотрев на старую тюрьму, Александр представил, сколько еще таких мест может обнаружиться на болотах, и его охватило уныние, от которого он никак не мог избавиться.
Подъехав к дому, они вышли из машины.
– Пообедаем? – Вопросительно взглянув на него, Джоржина уловила его подавленность.
– Честно говоря, я не голоден. Хочется надраться.
– Пожалуй, я к тебе присоединюсь.
Александр открыл шкаф, где хранил небольшую коллекцию алкоголя.
– У меня есть виски, скотч. Может, даже бутылка вина найдется.
– К черту вино. Я буду скотч со льдом.
Он посмотрел на нее и поднял бровь. Она не особенно любила выпивать, разве что бокал вина, да и то изредка. Ты не знаешь, как она жила эти два года.
Налив скотч, Алекс вернулся за стол. Под глазами Джоржины залегли темные тени. Казалось, она вся как-то уменьшилась. В лице и самой позе печать неудачи.
Глотнув скотча, она скорчила гримасу.
– Никогда не могла понять, как люди это пьют. Просто гадость какая-то.
– Хочешь что-нибудь другое?
– Нет, сегодня мне нужно что-то убойное. – Она устало вздохнула. – Я была так уверена, что мы на правильном пути, Алекс. Вот-вот раскроем это дело, и все будет хорошо. Мы всех спасем и отправим этого гада за решетку.
– Знаю. Я тоже. Когда я увидел, что там пусто, меня словно ударили под дых. – Александр двумя глотками прикончил скотч, вышел из-за стола и вернулся с бутылкой. Налил себе янтарной жидкости.
Джоржина, допив виски, жестом попросила налить и ей тоже. Сделав это, Александр откинулся на спинку стула. Усталость тяжким грузом легла на плечи и сердце.
– Ты должен кое-что пообещать мне, Алекс.
– Что именно?
– Обещай: если все пойдет плохо, ты не впадешь в депрессию, как после дела Гилмер.
Он повертел стакан в руке, не отрывая от него глаз.
– Есть одна вещь, которая подталкивает меня к этому, и это то, что ты меня бросаешь.
Александр смотрел на нее, чувствуя, как его сердце переполнено любовью, и, очевидно, навсегда.
– Я считал, что после дела Гилмер мне было очень плохо, но, когда ты ушла, стало гораздо хуже.
Джоржина отвела глаза и тяжело вздохнула.
– Мне казалось, это лучшее, что я могла для тебя сделать.
Она сделала еще глоток, Алекс не мог не заметить, как у нее по щекам пошли красные пятна, говорившие о том, что алкоголь подействовал.
Когда они были женаты, он всегда определял, что она выпила, по этим пятнам. Видимо, алкоголь по-прежнему сильно действовал на нее.
Может быть, сейчас самое время поговорить о том, о чем они никогда не говорили, и Джоржина, наконец, расскажет, почему ушла от него.
– Знаешь, за что я больше всего ненавижу Боба? Он заставил тебя рассказать о прошлом, плакать, чего никогда не удавалось мне.
– Я уже говорила тебе: есть вещи, которые мне не хотелось тащить в нашу семейную жизнь. – Джоржина сделала еще глоток скотча, не обращая внимания на то, что язык уже начинал заплетаться. – Не хотелось, чтобы ты знал о моем отвратительном прошлом. Я рассказала о нем Бобу, только чтобы помочь расследованию.
– Сегодня утром я провел небольшое исследование на тему синдрома «маленького козла отпущения», – признался Алекс.
Она сделала очередной глоток и оттолкнула стакан.
– Ну, теперь ты знаешь, каким было мое детство. Дерьмовым. – Джоржина провела рукой по волосам и улыбнулась ему печальной, горькой улыбкой. – В четырнадцать лет у меня были длинные волосы. В последней попытке понравиться отцу я их отрезала. – Она засмеялась, но смех отдавал болью, которой она никогда раньше не делилась с ним. Он сделал бы что угодно, чтобы залечить эту боль, если бы она ему позволила. – Конечно, это не сработало. Я не должна была появляться на свет, и мое семейство делало все, чтобы я никогда об этом не забывала.
