Но это лирика, а практика укладывалась в простую математику. На один вылет у тяжелых четырехмоторных приходилось до трех процентов потерь. Казалось бы, три машины из сотни — это немного. Но десять вылетов — тридцать процентов, потеря трети первоначального состава. Экипажам «Грифонов» полагался отпуск после двух десятков вылетов, двадцать умножить на три равно шестьдесят.
— Эй! Харнье! Куда это ты вырядился?
Здоровяк Пинтер был на полголовы выше и в два раза наглее.
— Дай на твоей птичке покатаюсь!
Харнье развернулся, глядя наглецу в переносицу. За Пинтером стоял его экипаж, все как один — здоровенные лбы. Им бы самое место в пехоте, а не на самолете, пусть даже таком здоровом, как «Грифон».
— На своей катайся, — сумрачно ответил Карл.
Пинтер был достопримечательностью авиагруппы с приставкой «анти». Как он вообще попал в пилоты и почему до сих пор удерживался в дивизии «Грифонов», было загадкой для всех. «Тощий Пи» был более чем средним летчиком, зато с лихвой компенсировал это мерзким характером и какой-то запредельной, не иначе от дьявола способностью делать огромное количество мелких пакостей и не попадаться. Выбрать какую-нибудь жертву и отравлять ей жизнь было смыслом существования Пинтера, его хлебом и воздухом. Бить его было как-то несолидно, да и трудно технически, жаловаться начальству — бесполезно. Поговаривали о больших берлинских и марксштадтских знакомствах и связях, благодаря которым невзрачный и противный персонаж пролез в авиацию и держался в ней до сих пор.
В последнюю неделю Пинтер цеплялся к Харнье и его машине. Было от чего: за своим агрегатом Карл следил, как за отцовским наследством, гоняя техников и не гнушаясь самому лезть под железное брюхо в рабочем комбинезоне, а машина «Пи» представляла собой жалкое зрелище — неопрятная, в потеках масла, жрущая бензин, как свинья — помои.
— Слышь, доходяга гамбургский, как со старшими разговариваешь? Сейчас по лбу получишь, хе-хе.
Руки Харнье сами сжались в кулаки. Стоявший в нескольких десятков метров командир эскадрильи не обратил на конфликт никакого внимания. Или не захотел обратить. Карл схватил противника за плечо, но был отброшен в сторону ударом в грудь. Вскочил, озираясь по сторонам в поисках чего потяжелее, благо там, где самолеты, всегда под рукой что-нибудь подходящее.
— Прекратить!
Резкий злой голос сразу погасил конфликт. Пинтер было дернулся, но, увидев командира группы «вундеров» — Остермана, сразу скис. Полковник был один, но перед его репутацией дрожали даже сторожевые собаки.
— Товарищ полковник, экипаж старшего лейтенанта Пинтера к полету готов! — решил не искать приключений «Тощий Пи».
Остерман осмотрелся, потом подошел к Пинтеру вплотную и неожиданно спросил:
— Хочешь, фокус покажу?
И пока тот недоуменно моргал, Остерман резко взмахнул левой рукой, щелкнув пальцами. А когда Пинтер и все прочие невольно проследили взглядами за левой, костистым кулаком правой резко ткнул толстяка под дых. «Пи» сложился было пополам, с сипением выпуская воздух, совсем как проколотая надувная игрушка, но полковник ловко подхватил его за шиворот и придержал на ногах.
— Еще раз увижу у чужого самолета, глаз выколю, — внушительно пообещал Остерман, поднося вплотную к лицу Пинтера согнутый крючком указательный палец, затем разжал хватку. Пинтер мешком свалился под ноги и пополз подальше, пыхтя и страдая. Его команда поспешила восвояси, предпочитая не связываться.
Остерман пошевелил пальцами и повернулся к Харнье.
— Хороший фокус, верно? — жизнерадостно спросил он. — В Берлине у одного русского подсмотрел, давно, тот с головой не дружил, но драться умел. А я тебя что, отпускал? — возвысил он голос, обращаясь к отползающему Пинтеру. — Старший лейтенант, где ваш самолет?
Пинтер попытался что-то сказать, но, судя по всему, Остерман был в курсе ситуации в части лучше, чем ее непосредственный командир.
— Быстро пошел к своей машине! Вот белая «тройка». Прилетишь назад — заставлю драить языком, до чего машину довел, летун недоделанный…
Рык Остермана все еще звучал над полем, а Пинтера как ветром сдуло.
— Ну что, сынок, пошли. Как зовут?
— Карл, Карл Харнье, товарищ полковник.
— О! Я тоже Карл. Тесен мир.
Харнье закончил отряхиваться и пошел следом за Остерманом к своей машине.
— Развели походно-полевой бордель, — рассуждал вслух полковник, — самые дорогие машины всех военно-воздушных, а набирают разный сброд. И командир у вас такой же, распустил все и всех. Хорошо, что мы нынче соседи. Ничего, этот вопрос мы решим. Почему по инстанциям не сообщил о непорядке в части?
Харнье насупился.
— Жаловаться не по-мужски, — сказал он наконец.
— Сынок, не по-мужски отливать сидя, — веско произнес Остерман. — А сообщать о нарушениях дисциплины — это правильно. Армия — это порядок, а порядок — это правила и дисциплина. По крайней мере так считается.
Остерман улыбнулся каким-то своим мыслям и неожиданно спросил:
— Любишь летать?
— Люблю.
— Молодец. В хорошем состоянии машину держишь. Не то что некоторые.
— Спасибо.
— «Спасибо» потом скажешь, когда я вашего командира пущу по процедуре.
Они дошагали до самолета, остановившись в тени огромного крыла. От многотонной машины веяло прохладой металла, запахом масла и бензина. Экипаж Харнье стоял чуть поодаль, с опасливым любопытством наблюдая за командиром и знаменитым Остерманом.
— Эх, напомнил ты мне одного летчика из моей группы, — вспоминал тем временем полковник. — Тоже болел небом, полеты любил, а уж как о своем «вундере» заботился. Взлететь мог в любое время дня и ночи. Только скажешь «Рунге», а он уже возле самолета, моторы греет.
— Погодите, а не тот ли это Рунге, который…
— Тот, тот. Вот только не верь в эти байки. Отличный пилот Рунге и чужих заслуг себе никогда не вешал. Стоять вместе, на соседних площадках будем. Пора у вас порядок навести. А то, смотрю, Михаэль совсем вас распустил.
Остерман крепко пожал руку Карлу.
— Ну, бывай парень, глядишь, встретимся.
И бодрой трусцой побежал к ангарам. «Вот это молодец», — подумал Харнье.
— Командир, а кто это? — Экипаж корабля живо интересовался делами.
— Полковник Остерман. Приятель самого Рихтгофена. Сейчас обязанности командира дивизии исполняет.
— Эх, вот бы его к нам!
— Кончай болтать, полезай в машину!
Ревя моторами, «Грифоны» один за другим покидали родную взлетную полосу. Круг над аэродромом, еще один. Сбор эскадрильи. И вот уже вся авиагруппа, гудя моторами, подобно огромным тяжеловесным жукам, устремляется к серебристой ниточке Канала, отделяющего такой далекий и одновременно такой близкий Остров от континента.
