Двор был полон людей. Повсюду сновали солдаты в римских доспехах и шлемах, над тихой обителью висел гул голосов, за стеной ржали и фыркали кони.
— Командир.
Он повернул голову. Сальвий склонился к нему и тронул за плечо.
— Не хотел тебя будить. Ждал, когда сам проснешься.
— Чушь. Я в порядке. Но как же я рад тебя видеть!
Фульциний сделал попытку подняться, Сальвий осторожно поддержал за руку. Очень кстати — голова закружилась, пришлось немного подождать, пока мир вокруг перестанет вращаться.
— Я привел наших, Марк, — быстро говорил Сальвий. — Вижу, что поздно. Проныра убит. Галла я видел, он без сознания, жрицы не знают, дотянет до вечера или нет. Мы видели, как вы тут бились. Вы теперь герои, а я… Я должен был остаться с вами, но оказался трусом…
— Не болтай ерунды, — Фульциний поморщился, осторожно подвигав рукой. — Ничего мы тут не сделали. Если б не эти германцы, мы бы с тобой сейчас не болтали. Кто это там так орет?
— Варвары говорят, будто едут к Крассу. Центурион требует, чтоб они сдали оружие.
— Ясно. А, вижу, Квинт Сестий. Слушай, Сальвий, когда тут все заварилось, Ливия вырвалась на моей Молнии. Варвары погнались за ней, и я не знаю…
— Мы как раз на них и наткнулись. Варваров порубили, а за Молнию не волнуйся. Я приглядел за ней, она в стойле вместе с Эпоной.
— Да не про Молнию я! С Ливией что?
— С девчонкой? Здесь где-то была. Хочешь, поищем.
— Позже. Еще немного и здесь головы полетят.
Обстановка действительно накалилась. Германцы столпились у колодца возле своего предводителя, хмуро поглядывая на римлян. Шансов против почти двух сотен всадников у них не было, но это, похоже, их не смущало. Ала же говорил с центурионом так, будто он тут хозяин положения, и Фульциний, зная характер старого служаки Сестия, не сомневался, что добром это не кончится.
— Хочешь забрать мой меч, римлянин? Разве ты победил меня в бою? Мы не рабы и не пленники! И поедем дальше с оружием. А в попутчики к тебе я не набивался. Дорогу до Нарни я и сам знаю.
— Да как ты смеешь, варвар…
— Во имя Господа! Достойный центурион! Все мы чада Христовы, прошу тебя — не горячись. Эти люди не враги нам, более того, они спасли нам жизнь.
— Отойди жрец. Тебя я не спрашивал.
— А мог бы спросить. И узнал бы, что этим самым мечом я прикончил троих бургундов и все ради твоих людей.
— Приветствую тебя, Сестий!
Центурион обернулся. Гримаса злости медленно сползла с его лица.
— Фульциний! Пришел в себя, наконец? Ну ты и счастливчик! Видал я, что за дел вы тут натворили. Скоро о тебе вся армия говорить будет!
— Так уж и вся. Но что это ты тут устроил?
— Да варвары эти… Я б и толковать с ними не стал, но жрец за них стеной стоит.
— Ну и правильно. Оставь им оружие. Они поедут с нами в лагерь Красса. Это послы.
— Ручаешься за них?
— Да.
— Под твою ответственность, Фульциний.
Сестий пожал плечами и отошел в сторону. На Алу он даже не взглянул.
Солнце близилось к зениту, когда римский отряд наконец покинул Карсулы. Заброшенный город провожал их странной тишиной, только эхо конских копыт раздавалось среди полуразрушенных зданий. Чем-то недобрым веяло от их стен, казалось, город знал, что у него отнимают последних обитателей, знал и по-своему оплакивал их уход. Словно чувствуя это, люди почти не разговаривали и полторы сотни всадников тянулись по пустым улицам молчаливой вереницей. Каждый стремился скорее покинуть это мертвое место.
В конце колонны поскрипывали несмазанными осями две телеги. Запряженные в них боевые кони недовольно фыркали, давая понять хозяевам, что роль тяглового скота нисколько им не подходит. Несмотря на все уговоры, Фульциний отказался ехать в телеге, и сейчас его Молния неспешно шагала рядом с одной из них. То и дело взгляд падал на ее страшный груз, и тут же накатывала волна злости и собственного бессилия.
Еще утром его друзья были здоровыми молодыми парнями, которым все нипочем. Проныра отпускал свои шуточки, Галл улыбался каким-то собственным мыслям. А теперь… Не будет больше ни этих шуток, ни этой улыбки. От лица Проныры мало что осталось. Меч какого-то варвара потрудился на славу. Единственный уцелевший глаз пуст и бессмыслен — душа покинула тело. Галл лежал рядом. Он был еще жив, хотя по виду не скажешь. Не стоило бы класть его рядом с мертвым, но другого выхода не было. Монахини заботливо уложили его, стараясь не беспокоить раненого, Сальвий сам вызвался вести в поводу лошадь. Зенобия сидела рядом с ним, то и дело тревожно вглядывалась в его лицо, поправляла ложе.
— Судьба его в руках Господа, — сказал Феликс. — Доверься Зенобии. Если можно его спасти, она это сделает. Жизнь свою она посвятила служению Богу и делу врачевания. Заботиться о больных, облегчать их страдания — ее призвание. Доверься Зенобии, и он будет жить. Если есть на то воля Господня.
Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, он думал о Ливии. Она ехала в каких-нибудь десяти шагах от него, но с тем же успехом могла бы находиться за сотню миль — таким отрешенным и задумчивым было ее лицо. О чем она думала? Какие слова шептали ее губы? Фульциний хотел бы узнать это. Хотел, но не мог. Что-то его останавливало, не давало просто тронуть поводья, подъехать к ней и заговорить. Почему? Кто знает! Таких чувств он не испытывал еще никогда. Он боялся нарушить ее одиночество, боялся помешать ее мыслям. И еще — из головы не шел короткий разговор с Феликсом во дворе обители, сразу после того, как Квинт Сестий оставил в покое Алу с его людьми. А ведь началось все с такого невинного вопроса…
— Послушай, жрец, ты, кажется, знал Ливию раньше?
Феликс обернулся и пристально посмотрел на него. Ответил он не сразу.
— Да, знал. Я дружен с ее семьей. Последний раз я видел ее еще маленькой девочкой, поэтому и не узнал сразу. Но, сын мой, я вижу, ты ею заинтересовался?
— А если и так, что с того? И когда я успел стать твоим сыном?
— Вся паства — дети мои во Христе… Но вот что скажу я тебе, Марк Фульциний, римский солдат. Ливия — дочь древнего и благородного патрицианского рода. Ее отец — городской префект, дядя — римский сенатор и добрый христианин. Ее семья влиятельна и богата, состоит в родстве с самыми могущественными людьми Рима.
— Хочешь сказать, что она не для меня?
Феликс вновь помолчал, потом как бы нехотя ответил:
— Да, Марк. Именно это я и хочу сказать.
— Да иди ты знаешь куда, жрец!
Он хотел подойти к ней, заговорить, но вся решимость как-то растаяла. Так и смотрел, как она сидела одна среди окружающей суеты и бегающих мимо солдат, погруженная в свои мысли. Смотрел, как она говорила о чем-то с Феликсом, который теперь не отходил от нее ни на шаг. Смотрел, но так и не смог подойти. А может, и ни к чему — Ливия совершенно не обращала на него внимания. Впрочем, она ни на кого внимания не обращала. Даже Феликсу отвечала односложно, а то и вообще отмалчивалась. Потом, когда из дома вынесли Галла, он позабыл о ней и в суматохе отъезда тоже не вспоминал. А теперь, когда Карсулы остались позади и перед ними лежат десять миль пути до римского лагеря, он не мог не думать о ней.
Сейчас он готов был заговорить с ней, — хотя бы для того, чтобы отвлечься от страшного видения мертвых лиц друзей. Но было поздно, Феликс, словно Цербер, всегда рядом. «Что там придумал себе старикан?! Проклятие!» Марк с ненавистью посмотрел на жреца. «Юпитер Всемогущий! Если есть тебе до людей хоть какое-то дело», — подумал он, — «Сделай так, чтобы этот жрец отвлекся хоть на минуту!»
Старая Фламиниева дорога, многое повидавшая на своем веку, неторопливо вела их на юг, обратно к лагерю Красса.
Летние сумерки мягко окутали Палатинский дворец, но личные покои императора освещались ровным светом лампад и жаровен. Богато накрытый стол мог бы приветить не меньше пяти-шести гостей с хорошим аппетитом — еще недавно неслыханная роскошь! — однако за столом возлежали лишь двое. Мессий Север недоумевал, почему император пригласил его одного, да еще велел накрыть стол в собственных покоях, предпочтя их пиршественной зале, Антемий же не спешил разрешить его сомнения. Император полулежал за столом и задумчиво крошил мягкий белый хлеб. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль.
Префект Рима чувствовал себя неуютно, изысканные яства и вина манили его, но он не решался начать трапезу первым. «А ведь, судя по разговорам, друг мой Антемий с самого утра не в себе», — неожиданно вспомнил префект. «Что же его гложет? Зачем он позвал меня? Так вот мы с ним давно уже не сидели».
— Как там идет набор в легионы? — неожиданно спросил император.
— На удивление неплохо. Патрицианская молодежь охотно записывается. Пример Венанция оказался заразительным. Поверишь ли, теперь считается модным «воевать за Отечество», — Мессий усмехнулся. — Юный Гай Цейоний щеголял сегодня в лорике и алом плаще, пленяя девушек и матрон. А потом скрывался от отца, который грозился «выбить из него дурь». Не знаю, что за солдаты выйдут из этих гуляк и франтов, привыкших жить на отцовские денежки… Впрочем, в легионы идут и бедняки, которым после осады нечего есть и не на что кормить семьи, у Кассия же они сразу получают жалование.
