Уже походили ближе. В бинокль подтверждалось — 'норвежец' будто потерял управление и никак не реагировал на русское сторожевое судно.
Слышали уже почухивание его машины, на палубе — ни движения. И только когда обшарпанный борт и надпись названия, которую прочитали, как 'Витбёрн' (Белый медведь) стали различаться невооружённым взглядом, на шхуне словно проснулись — на палубе появилась пошатывающаяся одинокая фигура в шапке-малахае.
Мичман дёрнул свисток и 'Лейтенант Скуратов' взвыл сиреной — требование остановиться. На мачте затрепыхали сигнальные флажки, с тем же приказом.
Поравнялись бортами с браконьером. В нос ударил смешанный запах рыбы и ворвани, наверное, пропитавший старую шхуну до самых 'косточек'.
Взяв рупор Престин на ломаном норвежском прокричал:
— Требую остановиться.
Ноль внимания — кряжистый рыжебородый норвежец лишь поднял багровое, обветренное лицо и снова опустил, шаря рассеянным взглядом по палубе своего судна.
— Вы говорите по-русски? — Снова в упор в рупор.
Норвежец что-то бормочет в ответ, подымая тяжёлый взгляд, отрицательно покачивая головой — доносится:
— Нау!
— Застопорите ход! — Престин настырно пробует немецкий и английский языки, — кэптен 'Витбёрн', стоп машин!
Норвежец мечет угрюмые взгляды, пытается раскуриться — не получается. Засунув обратно кисет и трубку, он, наконец, грузно спускается вниз.
Спустя минуту мотор браконьера прекратил постукивание, и шхуна легла в дрейф.
Полный штиль позволял притереться бортами и перепрыгнуть на 'иностранца'. Что и проделала часть русской команды во главе с командиром.
Картина, что открылась им за фальшбортом шхуны, производила впечатление: норвежские матросы — как на подбор плечистые парни, привалившись, кто куда, будто контуженные лупали глазами, открывая рты, мыча что-то нечленораздельное.
Стуча деревянными подошвами грубых сапог, из трюма появляется 'рыжебородый', успев видимо побывать в своей каюте — сменил шапку на старую, потрёпанную капитанскую фуражку. Теперь видно, что это немолодой мужчина и его рыжая борода скорее вся седая. Взгляд шкипера прыгает, меняясь от злого (на русских), до растерянного (на своих матросов).
— Что произошло? — Спрашивает Престин.
— Белый свет, — хрипит шкипер, — а потом корабль — чёрно-красный демон Валгаллы с зубатой пастью. Огромный корабль!
Видно, что команда шхуны медленно приходит в себя — кто-то даже привстал, опираясь на заляпанные салом вонючие бочки.
Шкипер немного успокаивается, облегчённо вздыхая. Снова достаёт свой кисет, не торопясь набивает трубку. Весь его вид говорит: 'чёрт вас, русских, принёс!'.
На вопросы он отвечает неохотно, упомянув Сваальбард (видимо порт приписки). А на произошедшее с ними, опять заладил про 'большого красного демона', прибавив 'рошен шиф' (русский корабль) и махнул рукой на 'норд', дескать 'туда ушёл'.
Престин на 'рошен шиф' внимания не обратил, став высматривать в бинокль горизонт на севере и неожиданно заметил красную точку, удивившись вслух:
— А ведь этот старый норвежский медведь не врёт!
И подумал:
'Конечно, на воде зрительно расстояние обманчиво, но каким бы не показался огромным этот загадочный корабль норвежскому шкиперу, его красные очертания весьма хорошо просматриваются. Возможно, не так уж он и далеко. Попробовать нагнать? Тем более там уже скоро граница ледяного поля… Куда он денется?'.
Престин ещё сомневался, когда вернулась досмотровая команда, доложив, что рыбы в трюме совсем мало.
Возиться с браконьером не имело смысла, а некая загадка — вон она! Совсем близко!
Не став выполнять даже минимальных формальностей, русские моряки перемахнули на борт своего судна.
Раскочегарив 800-сильную паровую машину, 'Лейтенант Скуратов' быстро набрал фактические 9 узлов.
Но быстро не получалось. Вожделенная 'красная тряпка' вроде бы, как и не уменьшалась в приблизительных размерах, но и не приближалась, маяча на горизонте, к которому масштабно добавился новый пейзаж — сначала тёмная, а потом побелевшая полоска ледовой границы.
На пути 'Скуратова' всё чаще стали появляться ледяные обломки и целые мини-айсберги. Приходилось лавировать, и к привычным звукам шелеста волн и пыхтения паровой машины добавлялись глухие стуки о борт докучливого мелкого крошева.
Престин поглядывал на хронометр, на небо и снова брался за бинокль, выискивая цель.
Май — начало полярного дня. Солнце раздумывало у горизонта, в серой пелене неба, совсем потускнув. Время вторило вращению планеты лишь циферблатом и стрелками. Красный 'летучий голландец' безмерно удивлял — уже шёл в белом заснеженном поле. Эдакое красное на белом. Палубу качало и изображение, проходя через объективы, призмы и окуляры, прыгало, размазываясь багровыми мазками.
Присмотревшись, угадывалась сизая дорожка взломанного льда.
Старший помощник, порой баловавшийся живописью, делал размашистые наброски цветными карандашами на чистом листе, хватаясь для уточнения за бинокль.
— Ледокол! — Догадавшись, выдохнул мичман и удивлённо взглянул на капитана, — это ж сколько он выжимает? А ведь там дальше не пара футов, там все шесть…, там толщина льда ого-го-го!
'Силище! — Не вслух согласился Константин Иванович, подкручивая ролик своего бинокля в настройке резкости. И всё ровно, ничего кроме угловато-коробчатой надстройки красного цвета с венчиком узкой высокой чёрной трубы, рассмотреть не удавалось, — вид строго с кормы. Но не дымит! На нефти? Кто сейчас может строить такое? Наверняка наши законодатели во флоте — британцы. Но могут и немцы…, и даже датчане! Сей факт следует срочно донести до начальства и военного ведомства'.
Дымка на горизонте совсем уж уплотнилась, либо солнце, наконец, ушло за край, уступив немного ночи. Вскоре стало понятно — идти при такой видимости во льдах и айсбергах опасно.
'И надо доложиться', - ещё раз для себя утвердился Престин, — и вообще…, это требует определённого догляду и дознания'.
* * *
Но первыми весть о странном корабле, как и о необычном явлении 'белого свечения', принесли промысловики одного из крестьянских судохозяйств на побережье Мурмана, что ближе к Белому морю, у залива Святого Носа.
Набив треской трюмы, в своё становище рыбаки обернулись быстрей, нежели ещё кто-то из промышлявших поблизости. По губернской программе, посёлок был обустроен промысловым телеграфом, и перепуганные колонисты не преминули (со всем почтением) сообщить о 'бесовщине' уездному исправнику.
