— Разрешите, вашбродь?
— Чего тебе, Лавочкин?
— Да вот… Старикан какой-то местный вас добивается.
— Гони в шею.
«Наверняка будет уговаривать сдаться без боя, — подумал полковник. — Чтобы родное село не пострадало. Патриот болотный, так его…»
— Да я гнал уже. Он твердит, что важное дело у него.
— Тогда зови, — сменил гнев на милость офицер: он питал некоторую надежду на мужское население деревни — потомственные лесовики и охотники, бьющие белку в глаз, в грядущем сражении лишними не были бы.
— А-а-а! Агафангел Лукич! — изобразил Еланцев радушие при виде уже знакомого ему старца, местного старосты, размещавшего отряд на постой. — Чем обязан?
— По делу я к тебе, барин, — стрельнул едва различимым из-под лохматой седой брови выцветшим глазом на есаула старик.
— Ну и говори. От господина Коренных у меня секретов нет. Да ты присаживайся, милейший!
— Слыхал я, барин, — начал староста, угнездившись на подставленном ему казаком табурете, — что биться с супостатом вы тут собрались.
— Да, собрались, — кивнул головой, построжев разом, Владимир Леонидович. — И если ты пришел нас отговаривать, то сразу предупреждаю: напрасный труд.
— Разве вас отговоришь… — вздохнул старик, мерно оглаживая коричневой и узловатой, словно древесное корневище, ладонью сивую окладистую бороду. — Вам смертоубийство, что нам косьба…
— Ты бы придержал язык, старый! — подал голос есаул, и рука его привычно метнулась к рукояти отсутствующей шашки, мирно сейчас лежащей на подоконнике в обмотанных портупеей ножнах. — Не ровен час…
— Оставьте, — остановил его Еланцев. — Зачем же ты тут тогда, старик?
— Я так смекнул, что биться-то вы затеяли от отчаяния, — хитро прищурил глаз лесовик. — Мол, деваться-то все одно некуда. А раз так, то и жизнь немила, а? Угадал?
— В общих чертах, — не смог не признать правоты аборигена офицер.
— А если бы было куда податься, то и биться б не стали? Верно?
— Слушай, старик! — снова не выдержал Алексей. — Шел бы ты со своим допросом, а? Я тебе и адрес укажу, чтоб ты не заплутал ненароком по темному-то времени.
— Соплив ты больно, паря, адреса указывать, — набычился старец. — Я, вон, вообще не с тобой, а с барином разговариваю.
— Да, — терпеливо сказал полковник, дав знак ершистому есаулу успокоиться и не задирать старца. — Если бы было куда уйти, мы бы ушли. Но, увы! — он развел руками. — В пяти верстах отсюда — красные, на флангах… по бокам то есть и позади — болото. Значит, придется вам потерпеть.
— Есть тропа, — буркнул старик, недобро косясь на разозлившего его казака. — Коли надо, так я вас выведу.
— Куда выведешь? — подскочил есаул. — До самой Кирсановки болото!..
— А до нее — восемьдесят семь верст, — безрадостно закончил за него Еланцев. — Бродов такой протяженности не бывает.
— А вы откель знаете?
— На карте обозначено, — ткнул пальцем в развернутый на столе лист бумаги Владимир Леонидович.
— Врет все ваша карта. Болото идет дугой — это верно, спорить не буду. Но никаких восьмидесяти верст в нем нет. Восьми и то не наберется.
— Как это карта врет?
— А так. Приезжал к нам барин один вроде тебя до войны еще. Тоже в мундире, только не таком, как у тебя. Без погон. Ну, это, обмерять все да на бумагу заносить. А как добрался он до нас, так и запил. Два месяца кряду и прокуролесил. Самогонка ему, вишь, наша приглянулась. Чистый бальзам, говорил, нектар небесный. Ам… Ам…
— Амброзия? — улыбнулся Еланцев.
— Во! Она самая! — обрадовался старец. — И баб наших с девками плясать учил, и сам голышом при луне скакал, прости Господи… А под конец больше чертей гонял. Так что болото это так, для виду начеркал, как придется. Чтобы перед начальством отчитаться. Я ему так и эдак: неправда, мол, ваша, барин, а он мне: «Сойдет и так, Лукич. Все равно до ваших мест еще лет сто никто не доберется». Ци… Цивизацию какую-то поминал.
— Цивилизация?
— Может, и она, — равнодушно пожал плечами Лукич. — А нам ее и на дух не надо. Девка какая-нибудь паскудная небось, а?
— Вроде того.
— Во! И я про то же. Так что ерунду тот барин на своей бумаге намалевал. Неправду.
— И в каком году это было? — недоверчиво взглянул на разговорившегося старика Еланцев.
— В каком? Дай подумать… Так, Митька в том годе женился, Алевтина, Егоршина сноха, померла… В девятьсот восьмом это было! Аккурат на Троицу.
Владимир Леонидович перевернул карту и на желтоватом поле прочел: «Императорская комиссия… 1909 год».
«Смотри-ка, — удивился он. — Сходится. Может, не врет старый леший?»
— Ну-ка, — заявил он вслух. — Начерти на карте.
— Э, нет! — отодвинулся абориген вместе с табуретом от протянутого красно-синего штабного карандаша, будто от ядовитой змеи. — На карте я не могу… Не обучены мы. Я так могу, живьем.
— Глубоко там?.. Лошади пройдут?.. А телеги?.. — насел он на старосту с расспросами, оставаясь внешне сдержанно-деловитым, хотя в душе у него все пело: «Не подвела, не подвела Фортуна! Ты все еще счастливчик, Володя…»
* * *
Красные подошли к деревне, когда солнце уже начало клониться к западу.
— Я вас не понимаю, товарищ Чернобров, — недовольно поблескивая круглыми стеклышками очков, выговаривал командиру худощавый сутулый мужчина в кожаной куртке — комиссар отряда Яков Шейнис. — К чему было давать врагу такую фору? За те полсуток, что мы отдыхали, белые недобитки, возможно, успели организовать оборону. Деревню надо было штурмовать ночью, пока они были усталыми… Фактор внезапности…
— Так ведь и бойцы устали, — не соглашался с комиссаром Тарас Охримович. — Много бы они навоевали, когда с ног валились! Шутка ли — третьи сутки в седле! Да и какая там внезапность… Ждут нас контрики, глаз не смыкают. Нет, врагу деваться некуда, а нам — торопиться.
— Вашими бы устами… — отвернулся Шейнис.
— Да не журись ты, Яков Израилевич! — хлопнул собеседника по кожаному плечу Чернобров. — Возьмем твоих беляков тепленькими! А то и совсем боя никакого не будет.
— Как это?
— А так. Вчера они злые были, прямо с марша. А это, по себе знаю, хуже некуда. Тут сама жизнь не мила. Стояла бы контра недобитая насмерть. Помнишь, как в последней стычке?.. — Чернобров осторожно тронул щеку, рассеченную казачьей шашкой, — неглубокая рана, чуть ли не царапина, а кровищи было, кровищи… — А теперь что? Отоспались контрики, размякли. Денек на дворе теплый, птички поют. В такой денек помирать — нож острый. Смотришь, и одумаются чертяки, сложат оружие, сдадутся.
