Именно в этот момент Валентин почувствовал, что приспело время для демонстрации очередного подарка. Он склонился к уху Ивана и зашептал:
– Ваше величество, вы хотели увидеть то, что умеет тигр. Прикажите…
– Что? Здесь? – удивился царевич. – Ты же говорил, что он опасен.
– Конечно, опасен. Но он будет вместе со своим учителем. Ведь никто же не считает опасным вот этого медведя… – Валентин мотнул головой в сторону дрессированного зверя, удалявшегося от них. – Впрочем, как хотите…
– Хочу, конечно хочу, – зажегся царевич. – Вели привести его!
Валентин поднял руку над головой, и Силка, давно ожидавший этого сигнала, сорвавшись с места, выбежал из зала. А пир продолжался своим чередом. Царевы люди уже основательно поднабрались. Над столами повис гул голосов, по громкости соперничающий с хором и оркестром. Но в целом все было вполне пристойно. Никто никого за грудки не хватал, в морду не бил и ножиком не размахивал. «Да по сравнению с нашими свадьбами это просто детский утренничек», – усмехнувшись про себя, подумал Валентин.
Тигр дал знать о своем приближении громким рыком. Не сразу, постепенно смолкла музыка, оборвали свои споры пирующие. Сначала в зале появились двое мастеровых, расположивших большим квадратом на полу четыре ящика. Установили и тут же ретировались. Тигр вошел в зал, шествуя рядом со своим проводником-индусом смирно, как дрессированная собака. В зале мгновенно установилась мертвая тишина. Индус провел тигра по периметру квадрата, образованного ящиками, и усадил на один из них. В одной руке он держал цепь, идущую к ошейнику зверя, во второй – палку. Индус поднял палку, и тигр сел вертикально, как сурок, поджав передние лапы. Индус опустил палку, и тигр встал на ящике на все четыре лапы. Индус пристукнул палкой по полу, и тигр перепрыгнул на соседний ящик. Еще один пристук – и еще прыжок. Описав полный круг, тигр вновь сел на задние лапы. Индус заставил его соскочить на пол и подвел чуть ближе к зрителям. Он сам поклонился чуть не до земли, и тигр, припав на передние лапы, опустил на них голову. Получалось, что тигр тоже кланяется зрителям. После троекратного поклона индус, выбрав цепь почти до конца, направился к выходу. Зал загудел на множество голосов. Может, от восхищения, а может, и от радости, что эдакое страшилище убралось наконец.
– Эй, земский, и это все, что может твоя тигра? – язвительным тоном осведомился Федька Романов. – Последний облезлый мишка у скоморохов умеет гораздо больше.
– Он только начал учиться, – спокойно, не поддаваясь на явную провокацию, ответил Валентин. – Мишек скоморохи с младенчества обучают. А это взрослый дикий зверь, пару месяцев назад еще по лесу бегавший.
– Все одно… – Федька махнул рукой. – Чепуха!
Иван, до того молчавший, вдруг прикрикнул:
– Дурак, Федька! Мой тигра! Не смей! – И уже спокойно поинтересовался у Валентина: – А медведя он задерет?
– Ну, таких, как только что здесь был, так двух сразу. А то и больше, – уверенно заявил Валентин.
Обиженный Федька, сразу же потеряв интерес к обсуждаемому предмету, поднялся на ноги и заорал:
– Эй, музыканты! Чего замолчали? Федька, Петька, чего пригорюнились? Иль тигры испугались? Ну-ка станцуйте чего повеселее!
Братья Басмановы словно только и ждали этого призыва. Великолепным кульбитом, которому позавидовал бы и профессиональный гимнаст, перескочив через стол, они пустились в пляс. Тут же к ним стали присоединяться охотники показать себя в зажигательном танце. Но до братьев Басмановых остальным было как до Луны. То ли вина перебрали и отяжелели, то ли Басмановы были чудо как хороши.
– Эй! Эй! Эй! Жги! Давай! – заорал что есть мочи Федька и, заложив в рот два пальца, по-разбойничьи засвистел.
И вот тут-то в зал лебедушками, одна за другой, вплыли двадцать красавиц. Музыка стала ровнее, мелодичнее. Пройдясь мелким, семенящим шагом по свободной части зала, они свили хоровод и заскользили друг за другом по кругу, будто и вправду это скользят белые лебеди по зеркальной глади озера.
Словно громом пораженные этой красотой, все мужчины замерли на месте, и только Басмановы Федька с Петькой, влетев в девичий круг, стали отплясывать внутри него, но уже плавней и изящней, сообразуясь с ритмикой хоровода.
Про танцы на царском пиру – особый разговор. Людская молва утверждала, что именно в этот-то момент и начинаются самые большие безобразия – чуть ли якобы не до свального греха доходит. В подобную версию событий Валентин не верил, будучи еще в Ярославле, а уж тем более маловероятной она казалась ему теперь. И вовсе не потому, что был он необычайно высокого мнения о моральном облике обитателей Александровской слободы. Нет, ничуть. Он-то как раз понимал, что в опричные подобрались все как один – мерзавец к изуверу и клятвопреступник к садисту. Думать так его побуждало элементарное знание человеческой психологии. А уж изучению этой науки вечный студент Валентин Василенко посвятил вполне достаточно своего личного времени. Чтобы в компании из трехсот мужских рыл случилось нечто похожее на свальный грех, женских особей должно быть ну никак не меньше ста пятидесяти.
А вы себе можете представить коллектив из ста пятидесяти незамужних женщин, собранных в одном месте? Коллектив, единственная задача которого ублажать и веселить царевича и триста его дружков-оболтусов? Тем более русских женщин. Да такой коллективчик будет представлять собой сгусток энергии похлеще атомной бомбы. Он способен взорвать что угодно. Если бы Никита Романович совсем ополоумел и позволил своим сыночку и племяннику собрать такую толпу баб ради удовлетворения их молодецких инстинктов, то давно бы уже не было ни опричнины, ни Александровской слободы. Можно, конечно, нагнать девок силой, из-под палки, и держать их за решеткой. Это пожалуйста. Хоть сто пятьдесят, хоть полторы тысячи. Но такие девки не будут ни плясать, ни радоваться. Так что подобное решение отпадает. Поэтому Валентин и был уверен, что опричных подружек вряд ли больше двадцати. И то перебор.
Так и оказалось на самом деле – двадцать танцорш-лебедушек. И каждая из них может быть уверена в своей личной неприкосновенности в данный конкретный момент. Ибо слишком много среди этих молодых и горячих парней (а у каждого из них, между прочим, еще и кинжал за поясом) тех, кто жаждет быть первым, и почти нет никого, кто согласился бы сейчас стать вторым. А посему тот, кто протянет руки куда не следует, тут же по ним и получит.
Единый хоровод распался на пять маленьких хороводиков, движущихся не только вокруг своей оси, но и по большому кругу, по которому только что кружился большой хоровод. Скорость вращения возросла, движения танцорш стали резче. Теперь то одна, то другая, подпрыгивая, задирала ногу, отчего из-под юбок показывалась до середины голени голая нога. Это был даже не канкан, но у опричников подобные «па» вызывали весьма бурную реакцию. Однако дальше восторженных криков дело не пошло. «Ну да, – подумал Валентин, – положим, некоему Проньке, перевозбудившемуся от вина и лицезрения маленького кусочка женской плоти, и хотелось бы шлепнуть какую-нибудь Веселинку по мягкому месту, но Пронька прекрасно помнит, что к Веселинке ходит и Угрюм, и Рябой, и Павсикакий. Черт его знает, что они себе вообразят. Хлопнет ее Пронька, а кто-нибудь из них вдруг сдуру обидится да и воткнет ему в этот момент кинжал меж лопаток. Нет уж. Он, Пронька, лучше подойдет к ней, к Веселинке, завтра днем, когда народу не так много будет, даст ей гривенный, и благодарная Веселинка сделает ему хорошо. А сейчас – ну ее, эту Веселинку…
