Отца у меня, как мне объяснили, не было, Дмитрий Анатольевич Мальцев сгинул в 51-м на Колыме. По словам парней, батя двинул парторгу завода в рыло, когда эта тыловая крыса моего отца-фронтовика лишила премии, переписав новаторское изобретение на своего племянника. Парторг тут же накатал жалобу на применение грубой физической силы по отношению к честному работнику тыла, и родителя замели по 58-й статье УК РСФСР. В 55-м батю посмертно оправдали, но на маму и нас с сестрой по-прежнему косились некоторые особи, в том числе одна тетка из коммуналки.
Так что мать воспитывала меня и сестру практически в одиночку, если не считать бабушку и деда — родители отца жили в паре кварталов от нашего дома. Ее же предки обитали в Казахстане, и видели они меня только один раз, выбравшись в Москву в конце 40-х, когда я еще пешком под стол ходил. Маму звали Алевтиной Васильевной, и она работала медсестрой в Боткинской больнице. Дежурила по две смены, как добавил Дюша, чтобы прокормить меня и старшую сестру, получавшую в своем вузе весьма скромную стипендию.
А если я поступлю в училище, то еще одним стипендиатом в нашей семье станет больше. Главное — не косячить в учебе и поведении, что с моими наклонностями, как я понял, вполне могло иметь место быть, поскольку законный обладатель сего организма уже состоял на учете в Комиссии по делам несовершеннолетних. Впрочем, как и все мои нынешние соратники, за исключением Дюши. Тот посещал музыкальную школу по классу фортепиано и являлся сыном вполне приличных и обеспеченных родителей: папа — профессор-филолог, мама — директор 10-летней общеобразовательной школы. И пару залетов отпрыска по хулиганке им удавалось как-то разрулить, задействуя известные им рычаги.
В общем, как я понял, компания подобралась та еще. Верховодил в ней 16-летний первокурсник технического училища, будущий слесарь с погонялом Бугор, которому за следующий косяк светила «малолетка» — так ему доходчиво объяснили в Комиссии ПДН. У Бугра батя чалился по уголовной статье, мать пьянствовала, а два младших брата росли практически сами по себе, как сорняки в поле, хотя Бугор, как выяснилось позднее, все же старался принимать какое-то участие в их воспитании, раз уж на мать надежды не было никакой.
Но воспитание это было своеобразным. Для Крутикова мечтой было попасть на зону, его прельщала блатная романтика, в таком же духе он воспитывал и братьев, которые нередко увивались за старшими пацанами. Так что вырастут, похоже, такими же оболтусами, что и старший брат.
Оставались еще Витька Мухин — он же Муха, и Жека (Сява) Путин. Муха был моим одноклассником и соседом по коммуналке, тоже собирался поступать в «железку» и считался своего рода заместителем Бугра, негласным парторгом, если придерживаться коммунистической идеологии. Только тут идеология была несколько другая, приблатненная. Ну а Сява был младше меня на год, но всячески хотел казаться старше как по возрасту, так и по поведению. Похвалился, что наравне с нами вовсю курил папиросы и пил крымский портвейн.
Мда, похоже, ребята круче бормотухи ничего в своей короткой жизни не употребляли. Да и дымят небось таким самосадом… Я-то уже в 70-е, в «досаквояжную» эпоху курил «Мальборо», потом отдавал предпочтение «Кэмелу», «Парламенту», только в последние годы по рекомендации врачей перешел на электронные сигареты. Это как секс с презервативом, даже хуже, но пожить хотелось, потому и терпел. Курить начал примерно в этом же возрасте, в каком пребывал в данный момент, глядя на старших пацанов во дворе. Может быть, в этой жизни не стоит злоупотреблять вредными привычками, а лучше поберечь доставшееся мне в аренду тело? Если что, сдавать обратно буду в нормальном состоянии, хотя когда сдавать придется и придется ли вообще — тот еще вопрос.
Наконец, после того, как парни вывалили на меня массу нужной и ненужной информации, Муха заявил:
— Пацаны, у меня тут в кустах за сараями заныкана бутылка «Кофейного ликера». Может, сообразим на пятерых?
«Господи, это что еще за хрень?! — думал я, с трудом влив в себя полстакана этой дурно пахнувшей сладковатой жидкости. — Вот как тут избавишься от вредных привычек, когда если не станешь пить со всеми — начнут коситься. Хоть бы закусить чего взяли. Плавленые сырки в эти годы уже вроде бы должны продавать, наверняка любимая закуска советских алкашей стоит копейки».
К этому времени я окончательно оклемался от удара током. Поинтересовался, как это вообще произошло, и выяснилось, что я на спор схватил свисавший с дерева после вчерашней грозы оголенный провод. Так что теперь Бугор должен мне рупь. Новый рупь, который вошел в силу после проведенной 1 января этого года денежной реформы.
— Бугор слово держит, — протягивая мне слегка помятую купюру, с ленцой процедил проигравший.
Вот же, мама дорогая, какой идиот этот Егор Мальцев! А если бы он на спор кошелек у старушки спер или с третьего этажа сиганул? Я, конечно, в молодости тоже немало глупостей совершал, но границы чувствовал, а этот, похоже, какой-то безбашенный.
— У меня есть мятные конфеты, зажуйте, чтобы предки не унюхали, — выудил из кармана штанины пригоршню леденцов Муха, и первым же отправил в рот желтоватую горошину.
Я тоже взял одну, более-менее чистую, и принялся перебивать неистребимый, казалось бы, запах сивушного ликера.
Тем временем вечер окончательно вступил в свои права, и было озвучено предложение разойтись по домам. Мы с Мухой двинулись вместе, раз уж жили в одном доме. Только он в коммуналке на первом этаже, а я в такой же — на втором.
Дом не впечатлял. Вернее, впечатлял своей облупленной штукатуркой, покосившейся подъездной дверью, выбитыми кое-где стеклами, замененными кусками фанеры — а в одном случае просто подушкой — и сонмом самых разнообразных запахов, выплескивающихся во двор из раскрытых окон.
Здесь, во дворе, жизнь шла своим чередом. С криками носилась мелюзга, старики резались в домино за самодельным кривым столом, бабульки на лавке под раскидистым кленом чесали языками, сплевывая на землю шелуху от семечек, если кому-то наличие зубов еще позволяло грызть семена подсолнуха. Короче говоря, небогатый московский дворик, каких в 60-е годы в столице навалом. В моем детстве было примерно то же самое, все-таки первые семь лет своей жизни я прожил в рыбинской коммуналке, и увиденное сразу вернуло меня мыслями в мое прошлое. Спазм сжал горло, глаза увлажнились, но я силой воли прогнал не вовремя нагрянувшую ностальгию.
— Здрасьте, Алевтина Васильевна, — крикнул Муха в сторону женщины лет сорока, развешивавшей на протянутых между двух деревянных столбов веревках выстиранное белье.
