- Разорюсь на пару конных жаток. И чёрт с ней, с паровой мельницей.
- Хм... Не поминайте нечистого.
- Извините, отче, само вырвалось. Вы нынче к Макарию едете?
- Хотите там жатки посмотреть? Лучше приказчику князя Гагарина отпишите, а уж он в наилучшем виде сделает. И привезёт, и людей работе научит, и на учёт в губернской мастерской поставит.
- У князя дорого.
- Зато без поломок, особенно если своевременно механика вызывать для обслуживания. Тем более работники у вас серьёзные.
- Это точно, - согласился Федяков.
Действительно, на работников он нарадоваться не мог. А если бы хоть один из них говорил по-русски, то им бы вообще цены не было. Три десятка беглецов из воюющей одновременно против Наполеона и германских княжеств Австрии изъяснялись на каком-то странном наречии немецкого языка, и Юрий Михайлович, любивший коротать время за перечитыванием глубоких размышлений господина Канта в подлиннике, понимал их с трудом. Но работали так, что аж спины от натуги трещали. Настолько изголодались по земле в своих игрушечных Европах? Наверное, так. Ничего, за десять лет, положенных на кандидатство в российские подданные, и человеческой речи научатся, и заслужат право служить в армии. Пусть право не для себя, для детей, но всё же...
- Проводите меня, отец Михаил? Здесь и без вас прекрасно справятся.
Священник оглянулся - церковный староста с помощью звонаря утаскивал накрытый кумачом стол в сторожку, а дьячок унёс графин. По пути принюхиваясь к его содержимому. Неужто не верит, что там налита обыкновенная колодезная вода? Вот же свинья, прости Господи.
- Наливочка с прошлого года осталась замечательная, - продолжал уговаривать Федяков. - Нынче удастся ли такая?
- На грех подбиваете? Впрочем, ради вишнёвой наливки можно и согрешить. Сами делаете, насколько помню?
- Кому ещё сие благородное дело доверить? Так что, идёте?
Дорога домой показалась засидевшемуся в гостях до поздней ночи отцу Михаилу в два раза длинней. Коварна вишнёвка у Юрия Сергеевича - в голове чисто, пусто и ясно, мысли исключительно о высоком и светлом, а ноги идти отказываются. Нет, конечно же, они не выписывают замысловатые кренделя на радость и потеху шепчущейся в зарослях ещё не зацветшей черёмухи молодёжи, но не хотят шагать твёрдо, и всё тут. Мягкие какие-то стали - гляди того вывернутся коленками назад, и поскачешь кузнечиком-стрекозой. Или заморским зверем кенгурой, что привёз из кругосветного плаванья капитан третьего ранга Лисянский. В газетах ещё рисунок был, разве не видели?
Но наливка того стоит. И не зря Юрий Михайлович платит в казну налогу по полтине с каждого ведра - разве приятственность для души и усладу для чувств можно измерять деньгами? В старые-то времена...
Что было в старые времена и каким образом они соотносятся с вишнёвкой отставного лейтенанта Федякова, отец Михаил додумать не успел - мерзкая маленькая собачонка, какими, собственно, и бывают все мелкие собаки, с заливистым лаем выскочила из чьего-то палисадника и попыталась вцепиться в ногу. Получив пинка, злобное чудовище с жалобным визгом укатилось в темноту, но, справившись с потрясением и ведомая природной вздорностью характера, повторила атаку. Ещё удар, попавший точно под нижнюю челюсть, и шавка опять улетела, захлебнувшись ненавистью ко всему миру.
- Вот же бляжий зверь, - пробормотал батюшка, нащупывая на дороге подходящий камень. - Вот я тебе...
Подвело угощение господина Федякова, как есть подвело. Не в том смысле, что его самого, а вот отца Михаила...
Звон дорогущего, с завода братьев Нобелей, стекла привёл батюшку в некоторое смущение. Как и раздавшийся следом испуганный визг.
- Стой! - заорал кто-то в темноте и в небо ударил сноп огня, сопровождающийся грохотом. - Стоять, я сказал!
Грозный окрик и выстрел заставили отпрыгнуть в сторону, а в руке неведомым образом сам собой появился пистолет. Лукавый смущает, подталкивая к оружию?
Топот тяжёлых сапог по дороге - кто-то пробежал мимо, остановился, постоял немного. Вернулся. И уже потише:
- Марья Михайловна, вас стеклом не поранило? Беспокойствие имею большое.
- Ой, скажете тоже, Фёдор Савич, - откликнулся звонкий голосок, по которому священник узнал старшую дочь. - Царапина пустяковая.
- Где? - ощутимо перепугался Самохин. - Перевязать бы!
- Не надо.
- Почему?
- Так оно попало... не скажу...
- Я сам посмотрю.
- Ой, руки убери, охальник.
- Да чего...
Звучный шлепок, сменился жарким шёпотом. Что было дальше, отец Михаил не слышал - он перекрестил темноту, улыбнулся с умилением, и зашагал обратно к дому отставного лейтенанта Федякова. Чай примет постояльца на одну ночь?
Принял. Даже очень обрадовался вернувшемуся собеседнику. Так и просидели до утра за наливкой. Рассуждая о видах на урожай, о европейской политике, о проводимом Павлом Петровичем перевооружении армии. Славно поговорили.
А утром...
Утром отец Михаил вернулся домой, громко обругал неизвестных злоумышленников, бросивших камень в окно, и совсем было собрался пойти в церковь, как в дверь заколотила чья-то решительная рука.
- Кого ещё нечистая принесла, прости Господи? Машка, ну-ка посмотри.
- Телеграмма! - несколько мгновений спустя откликнулась старшая дочь. - Мне расписаться?
- Я сам, - священник вышел в просторные сени и протянул руку к неясно видимой фигуре в дверном проёме. - Дай сюды.
Но невозмутимый почтальон сначала заставил черкнуть закорючку в прошнурованной тетради, и только потом отдал запечатанный сургучом пакет.
- Ответ нужен?
- Нет, - покачал головой письмоносец. - Желаю здравствовать.
- Благослови тя Господь, - машинально откликнулся батюшка и зашелестел бумагой, громко цыкнув на дочь. - Не твоего ума дело! Лучше Федьку своего сюда позови!
- Он не мой.
- Поговори ещё...
- А сказать-то чего?
Отец Михаил задумался на минутку, и выдохнул:
- Война!
15 апреля 1807 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок.- Ну так что, государь, война? - Кутузов бросил указку на расстеленную карту и выжидательно посмотрел на меня.
- А сам как думаешь?
Михаил Илларионович неопределённо хмыкнул и ответил с лёгкой усмешкой:
- Для думанья у нас твоя голова имеется, а моё дело - приказы исполнять!
Фельдмаршал один из немногих, а честно сказать, так вообще единственный, кто позволяет себе так вольно разговаривать с императором. Соблюдая меру, ни в коем случае не перебарщивая, но с достаточной бесцеремонностью и малой толикой панибратства, временами переходящей в амикошонство. Имеет право, между прочим. Право друга и боевого товарища, с которым полтора года хлебали горькую кашу войны. Той, которая дай Бог никогда не случится.
