Ну, хоть не самогон, уже неплохо. Хороший Колька парень и пилот отличный. Его и поставили-то мне спину прикрывать, так как из молодых он здесь лучший. Был. До сегодняшнего дня. Вот только разп…, тьфу, разгильдяй. Надо от Васькиных словечек избавляться. Так, резко имидж менять нельзя. Делаю радостную ухмылку.
— Наливай!
Не успел. Только Коля достал стаканы, пока я вытаскивал из тумбочки немудреную закуску, как появились Голубев, командир нашего звена, и его ведомый Леха Устименко.
— Ни стыда, ни совести, — изрекает Иван Голубев, — нет бы товарищей позвать.
— А где вы шляетесь? — Коля достал еще посуду.
— К технарям ходили. Было на что посмотреть. Инженер полка долго ругался, подписывая акт списания твоей, Васька, машины, — объяснил Устименко.
— Он тебе новый самолет знаешь, с каким номером выделил? — усаживаясь рядом со мной на койку, спросил старший лейтенант Голубев. Увидев мой вопросительный взгляд, он продолжил, — Будешь теперь тринадцатым.
Н-да. А ведь летчики уже и в эти времена были страшно суеверными.
— Чертова дюжина, говоришь? Плевать! Не верю я ни в бога, ни в черта.
Ополовинили мы бутылку быстро. Первый тост был, соответственно, "За Родину, за Сталина". Да, судя по всему, "культ личности" как потом обозвал его Хрущев, имел место быть. Вот только хорошо это или плохо? Что плохого в том, что народ верит в руководителя своей страны и почитает его? Или во мне действует Васькина вера в отца, и я уже не беспристрастен? Пока я раздумывал, разговор в комнате перешел на положение дел на фронте.
— Неделя, две максимум и германцы капитулируют, — убежденно изрек Колька.
— Не-а, — отозвался я, — пока Гитлер у власти, не капитулируют.
— Но, должен же немецкий пролетариат сбросить его, — поддержал Николая Леха.
— Не сможет. Слишком уж у них там, в Германии, все далеко зашло, — объяснил я, — так что, придется нам, ребята, в Берлин топать и прямо там нацистов к ногтю брать.
Мы прикончили бутылку. Ну что такое пол литра на четверых? Колька уже дернулся раздобыть еще выпивки, когда я махнул ему рукой, показывая, чтобы сидел.
— Хватит. Завтра наверняка полеты будут.
Тут уже Голубев удивленно посмотрел на меня. Раньше Васька от выпивки не отказывался.
— Лучше, командир спой, — я снял со стены и подал Голубеву гитару.
— Что? — Ваня тут же начал что-то бренчать и подстраивать гитару под себя.
— Давай нашу, — тут же потребовал Колька.
Иван посмотрел на моего ведомого, улыбнулся и запел. Голос у него был низкий, почти профессиональный. До Анны Герман ему было далеко, но… за душу брало.
Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома,
Снова между нами города,
Взлетные огни аэродромов.
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы,
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты…
Припев подхватили мы все вместе. В комнату нашего звена начали протискиваться другие пилоты.
Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни… довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.
Несколько минут просидели в тишине.
Вот интересно, почему здесь в этом мире мало песен Высоцкого? Я привычно, как в восьмидесятые в том мире, продул мундштук беломорины, промял, прикурил и решительно отобрал гитару у Ивана.
Их восемь — нас двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Сережа! Держись, нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.
Я этот небесный квадрат не покину.
Мне цифры сейчас не важны, -
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит, и шансы равны.
Николай посмотрел мне прямо в глаза. Он, похоже, примеривал эту ситуацию на нашу летную пару.
Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он,
Надсадно завыли винты.
Им даже не надо крестов на могилы,
Сойдут и на крыльях кресты!
— Я — «Первый», я — "Первый", — они под тобою,
Я вышел им наперерез.
Сбей пламя! Уйди в облака! Я прикрою!
В бою не бывает чудес!
Сергей! Ты горишь! Уповай, человече,
Теперь на надежность строп!
Нет! Поздно — и мне вышел мессер навстречу.
Прощай! Я приму его в лоб.
Я знаю — другие сведут с ними счеты.
А по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолета,-
Ведь им друг без друга нельзя.
Архангел нам скажет: "В раю будет туго!"
Но только ворота — щелк,
Мы бога попросим: "Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!"
А вот здесь меня, кажется, не совсем поняли. Антирелигиозная пропаганда еще сильна, хотя за последние годы значительно ослабела.
И я попрошу Бога, Духа и Сына,
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою.
Мы крылья и стрелы попросим у бога,
Ведь нужен им ангел-ас,
А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас.
Хранить — это дело почетное тоже,
Удачу нести на крыле
Таким, как при жизни мы были с Сережей,
И в воздухе и на земле.
Когда прозвучал последний аккорд, ребята не сразу поняли, что песня кончилась.
— А почему Серега? — обиделся Колька. Ведь моим ведомым был он.
— Ну, — я задумался, — так автор написал.
— Кто? — тут же требовательно спросил Ваня Голубев.
— Не скажу! — усмехнулся я.
Офицеры, а в комнату уже набилось человек десять, дружно потребовали:
— Тогда давай еще! У него, этого твоего секретного автора, наверняка еще что-нибудь такое есть.
Н-да. Васька был, конечно, рубахой парнем, но вот знатоком редких авторов до меня он явно не являлся. Можно ли воровать песни из того мира? Нужно! Здесь Володя Высоцкий другие напишет, никак не хуже. И будет этот Советский Союз вдвое богаче на его песни! Я выкинул погасшую папиросу в пепельницу и стал «давать». Первой, соответственно, на «ура», пошла "Я — «Як» — истребитель". Затем, посмотрев на особиста, неизвестно когда появившегося в нашей переполненной комнате, я исполнил "песню расстрелянного". А потом понеслось. Память услужливо поставляла мне тексты и аккорды. Я пел и вспоминал собственную встречу с великим поэтом и бардом в том мире. Заглянул в гости к хорошему знакомому — очень крутому специалисту по передатчикам авиационных прицелов. Заглянул и встретил там Высоцкого. Мы тогда познакомились, тоже пили водку, и он пел. Репертуар тогда был в начале, увы, в основном блатной. Но потом Володя начал исполнять свое задушевное. Сейчас я пытался хоть как-то подражать, исполняя только лирику и военное.
