Странно и необычно было слышать и понимать, как родную, немецкую речь. А еще больше поражало то, что его исходный, русский «корень» был как будто заблокирован. И теперь с каждой новой минутой из его сознания вытеснялось все то, кем он был раньше. У него создалось такое чувство, как после пробуждения, когда ты пытаешься приказать своему разуму не забывать интересный сон. Но он тебя не слушает, унося все дальше и дальше то, что ты так не хочешь отпускать. В таких случаях надо обязательно несколько раз прокрутить в голове понравившийся сюжет, и тогда ты его обязательно запомнишь — не во всех подробностях, конечно, но суть уж точно. Нечто подобное нужно было сейчас и ему. Иначе можно навсегда позабыть, кто он такой и откуда.
— …в квадрате 34/82, рядом с мельницей. Да и еще у нас один раненый, готовьте встречу. Как поняли меня? Прием.
— Вас понял, «Второй». К встрече готовы. Прием.
— О, смотрите, смотрите, как наш Шеф на пузо садится. Я надеюсь, он сломает себе ногу.
Самолет «Первого», юзом бороздя поле, сметал все, что на нем так неосторожно успело взойти до его приземления. И через какое-то время машина, сильно дернувшись вперед, остановилась, будто закончилась веревка, к которой она была привязана.
— Слушай, Хельмут. Чего ты постоянно нарываешься? Тебе, что, мало того, что Бренеке уже сделал? — недовольно фыркнул «Второй».
— «Ястребы». Это «Осиное Гнездо», что у вас там за треп постоянно слышен в эфире, между прочим оберст[3] все слышал. Пошел вас встречать. Так что готовьтесь.
— Денек перестает быть томным. Если янки дошли до города, то я как всегда буду крайним, — печально пробормотал Хельмут.
— Такова уж твоя доля, дружище, — поучительно и с долей сарказма ответил «Второй». — Так, выстраиваемся в колонну, вон уже взлетка видна.
— Эй, эй, стойте вы про меня не забыли? Я не смогу сам посадить самолет, — с испугом выкрикнул пилот самолета с бортовым номером «03».
— Карл, что с тобой? Скажи…
— Я не смогу его сам посадить. Вы, что, этого не понимаете, — от переизбытка эмоций путались не только слова, но и мысли, а общее состояние было на шаг от полной потери контроля.
— Карл, успокойся. Объясни толком, что с тобой?
— Что со мной? Я не вижу вашей чертовой взлетной полосы. И вообще, я не смогу его посадить, — у него опять начиналась паника. — Я не должен здесь находиться. Я не отсюда…
— Карл, прекрати молоть чепуху и возьми себя в руки. Все будет хорошо. Положись на нас. Мы тебя посадим. «Осиное Гнездо», «Осиное Гнездо» это «Ястреб-2». У нас один тяжелый. Прием.
— «Второй», вас понял, сажайте сначала его. Полоса свободна. «Третий», вам разрешена посадка.
— Карл, делай, что я тебе говорю, — голос «Второго» звучал ровно и бодро, что действовало успокаивающе, но не настолько, чтобы здравый рассудок уничтожил весь тот хаос, творившийся в его голове.
— Отто, постой. Доверь это мне.
— Но, Хельмут, ты же…
— Все будет нормально. Мне не в первый раз вытаскивать его из переплета.
— Ты уверен?
— Все будет хорошо, успокойся.
— «Ястребы», кто будет вести «Третьего» на посадку?
— «Третьего» будет сажать оберлейтенант Хольцер. Прием, — неожиданно серьезным тоном сказал Хельмут.
— Вас понял. Заходите на прямую.
— Удачи вам, ребята! — самолет «Второго», завалившись на правое крыло, стал плавно удаляться куда-то в сторону, уходя на круг.
— Карл, ты как? — вывел из оцепенения Хельмут. Его интонация диаметрально отличалась от той, что была накануне. — Делай то, что я говорю, и у нас все получится. Можешь на меня положиться.
— От его слов повеяло уверенностью в то, что не все кончено, и душевное смятение, спазмами сжимающее горло, начало потихоньку ослаблять мертвую хватку.
— Расслабься и делай то, что я говорю. Посадить «Мессершмидт 109 F»[4] — плевое дело. В крайнем случае сядем на брюхо, как учил нас Шеф. — В наушниках опять зазвучал его смех, но на этот раз не саркастический, а скорее ободряющий.
— Так, через минуту выходим на прямую. Высота 400. Убирай обороты до полутора тысяч и не заваливайся. Вот так, а теперь отпусти закрылки в третье положение до упора, выравнивай машину, выравнивай Карл…
Хельмут продолжал давать указания по рации. А Он опять поймал себя на мысли, что все приказы выполняет автоматически, не ища нужный рычаг глазами. У него даже появилось чувство, что тело само выполняет команды, слышимые из наушников.
— Так, теперь выпускаем шасси. Тумблер находится слева, сбоку.
Но рука уже сама успела повернуть его в положение «Выпущено».
— Так, хорошо, теперь держим машину ровно и плавно снижаемся. Понизь обороты до восьмисот.
— Выходим на начало полосы, держи скорость на 160-ти. Карл, как только дойдешь до ее начала, убирай полностью газ и начинай парашютирование.
— Давай, Карл, задирай нос выше, выше.
Самолет прошел тридцатиметровую отметку перед ВПП[5]. По мере ее прохождения земля все быстрее начала набегать. И хотя все инструкции Хельмута выполнялись неукоснительно, тем не менее, от рысканья самолета в разные стороны в голове все сильнее зрела мысль, что это последние минуты его жизни. В этот момент Он находился на грани между трезвым здравомыслием и паникой. К счастью, первое брало верх, и во многом этому способствовала уверенность, исходившая от его напарника.
Сильный динамический удар потряс весь самолет. Осколки разбитых и треснувших стекол начали вываливаться из покореженных приборов. Все тело пронзила сильная ударная волна, отозвавшаяся болью в левом плече. От неожиданности Он потянул штурвал на себя, и когда все окружающее пространство вокруг заняло синее небо, рука инстинктивно пошла вперед. Машина как будто зависла на мгновение, после чего резко ушла вниз. — «Лишь бы не скапотировать, иначе самолет сделает сальто, и мне будет звездец», — молнией промелькнуло в его голове.
— «Интересно, а откуда я это знаю?» — это была последняя мысль. Затем последовал еще один удар, дикий скрежет с правой стороны и темнота…
* * *
29 мая 1943 г.
Франко-швейцарская граница
Небольшой пикап марки «Рено» медленно растворялся в темноте, с каждой секундой все дальше удаляясь от пограничного поста. На его бортах красовались яркие рекламные надписи: «Бродячий цирк мадам Орланд и месье Попандополоса».
Машину вела сама мадам Орланд, молодая блондинка с безупречно красивыми чертами лица. На вид ей было лет тридцать, не больше, а рядом сидел мужчина, который по возрасту годился ей в отцы. Судя по всему, это и был сам великий маг и чародей месье Попандополос. Даже сейчас он выглядел почти как на рекламном плакате, облаченный в похожий на цирковой френч, передающий особенности греческого колорита. Но что-то в нем выходило за рамки нарочито показной национальной внешности. Слишком горбатый нос, и эти глаза навыкате, делавшие его схожим с библейскими персонажами.
