Медленно, как тяжелая чугунная болванка, накалялась ярость. Рассеянный взгляд мнимого чародея скользил по бритому кадыку чиновника. Схватить за горло, может быть, и получится - но удавить преображенцы не дадут. Фузею у солдата отнять? Не выйдет, ослаб сидючи-то... Корм идет из одного котла с гвардейцами - а сил нету... В чем причина? Отравление миазмами, по Сильвию де ла Боэ, или же слабость идет от недостатка моциона, как считал Джироламо Меркуриали?
Ну ни хрена себе обвинения! Чародейство, при действительных сношениях с дьяволом, по артикулам означает костер. Правда, статья эта мертвая: не припомню случая, чтобы кого-нибудь за то сожгли... Как бы ради меня ее не оживили! О покушении на здравие государево - что и говорить. Колесование, без послаблений!
Вот интересно, а что вдруг мои враги засуетились? Отсечение головы их уже не устраивает - или вопрос с помилованием решен, и они боятся мести? Правильно боятся: дайте только выбраться отсюда... Христианское милосердие? Правила чести? Забудьте! В турецкой войне мне не мешали подобные ограничения - а эти господа хуже турок. Намного хуже!
Чего там писарченок из Тайной канцелярии от меня хочет?
- Говори, вор!
- Обращайся ко мне 'Ваше Сиятельство', если желаешь получить ответ. Достоинство графа Священной Римской империи даже государь Петр Алексеевич отнять не может. А сие означает, что верховный суд надо мной принадлежит имперскому сейму в городе Регенсбурге.
- С-с-е-е-йму!.. На дыбе тебе будет сейм, твое #^ятельство!
Он еще долго и гнусно сквернословил, однако легко было догадаться, что перейти от угроз к делу допросчик при всем желании не может: не дозволено. Все это пахло обманом и подвохом. Да что там пахло - воняло, как в гошпитали для скорбных животом! Привести узника в бешенство и заставить броситься врукопашную - а там стража его вправе и насмерть прибить. Сам виноват окажется!
Ловушка примитивная, но едва не сработала. Ночью в каземате сосчитал, сколько будет дважды два: все стало понятно. Шведы воевать не могут, потому что у них денег нет. Мир означает амнистию. Судя по всему, мирный трактат либо уже ратификован, либо проходит последнюю шлифовку перед высочайшим одобрением. Вытерпеть еще немного, и государь меня простит. А я его? Не знаю, посмотрим. Большого дурака свалял, что не подготовил запасную позицию за границей - теперь, ежели уехать из России, придется все с нуля начинать.
Человек предполагает... Усталость и тяжесть в груди, давно меня угнетавшие, день ото дня усиливались; к ним прибавились боли в суставах, начали кровоточить десны. Видал такое прежде - цинга! Нет худа без добра: сонная апатия, сопутствующая этой болезни, помогала стоически переносить неприятельские потуги добавить мне новую статью. Навесят колдовство? Чушь, колдовства не бывает. Сожгут? Пусть - хотя бы согреюсь перед смертью! Ночи становились все холоднее. Зарывшись в гнилую солому и натянув всю свою одежду, я стучал зубами при самой легкой прохладе... Если амнистия задержится - зиму не переживу. Еще полгода назад переносил такую погоду без малейших неудобств - здоровья хватало...
К цинге прибавился сухой, злокачественный кашель, через неделю перешедший в кровохарканье. Начался жар, лихорадка помрачила разум. Сколько дней минуло в полубреду? Бог знает... В моменты просветления посещала мысль, что мне, всего скорее, из крепости не выйти - но не вызывала протеста. Люди смертны. Раньше или позже - не все ли равно? Жизненные силы иссякли.
Освобождение не помню. Или очень смутно. Куда меня тащат? Оставьте наконец, в покое, мучители! Худая телега влачится по непролазным осенним лужам. Щелястый потолок из некрашеных досок, стены не лучше - отовсюду дует. Гарнизонная гошпиталь? Важный немец щупает пульс. Вроде бы раньше его видел, и даже помнил, как зовут... Неважно, черт с ним! Из-за спины доктора слышны мучительные стоны: схватившись руками за живот, корчится на постели долговязый детина в исподнем. Усатый подлекарь подносит ему ипекакуану, заставляет пить. Я счастливей соседа: на мою долю достается рюмка лауданума. Блаженное забытье растекается по членам...
...Тусклая лампада над соседней кроватью не в силах разогнать мрак. Из-под казенного одеяла торчит мосластая нога, бледная, как у битой курицы. Остальное загораживают две плотных спины.
- Отмучился. А с тем что делать будем? Коли он тут залежится - как бы беды не нажить. Дохтур-то чего сказал?
Меня здесь совершенно не берут в расчет. Обсуждают, словно я уже мертвый, и это моя нога торчит из-под грязного одеяла.
- Ежели в двух словах и по-русски - сказал, что не жилец. А нас винить будет не за что: на все Божья воля.
- Да я не о том, Иван Карлыч. Надо евонное сиятельство поскорее с рук сбыть. Не то, боюсь, кое-кто из сильных людей наоборот, недоволен будет...
- Чем, господин комендант?
- Да хоть тем, что он тут, а не на погосте. И потом, по указу-то государеву ему что приказано?
- Дальние деревни, безвыездно.
- Вот видишь!
- Так ведь не довезти, помрет в дороге.
- Сам же говоришь: Божья воля? Помрет - стало быть, пора приспела. Тем паче, коль не мы повезем. Завтра похлопочу, тут один парнишка о нем справлялся.
- Куды прешь, деревня?! По харе давно не получал?!
Пятятся кони, хлобыстнутые по мордам, наш возница шустро соскакивает наземь, кланяется в ноги, ломая шапку, - а вожжи не забывает придерживать. Его шутейно, через тулуп, вытягивают плетью по спине. В окружении верховых слуг проносится, расплескивая снежную слякоть, золоченая карета шестериком. Большой чин едет. На парочке, запряженной в простую кибитку, поперек пути такому не суйся!
Мужик рукавом утирает щеку от грязи, провожает кавалькаду опасливым взором и снова утверждается на облучке, ловя задницей пригретое место. Молодой парень рядом со мною шепчет вдогонку карете витиеватое морское ругательство. Возница резко его обрывает:
- Нишкни, Илюха! Здесь тебе не Аньстердам!
- Знамо дело, Питер - мать его через пресвятую троицу - бурх!
- Ну и чем те Питер не ндравится? Тут тоже жить можно! Намедни была свадьба у Головиных - так всем прохожим по чарке наливали!
Я на мгновение просыпаюсь от апатии.
- У кого свадьба?
- Так эта... Иван Михайлович за вдового князя Трубецкого дочку выдавал.
- Которую?
- Да как же ее... Эту... Ольгу Ивановну!
Он втягивает голову в плечи, чрез всю крестьянскую толстокожесть понимая, что смолол лишнее и можно крепко получить по загривку; но мне никогда не нравился обычай карать дурных вестников. Да и сил нету.
Н-да. Была у меня невеста.
