— Танзини нет в городе, — сообщил он, и прежде чем Родриго успел издать разочарованный вздох, добавил: — Он живёт в заброшенной часовне неподалёку. Ему предлагали кров в городе, но он отказался.
— Ты сказал, зачем мы его ищем?
— Как вы и велели, ваша милость — будто у нас личное дело. Женщина, с которой я говорил, сказала, что святой Танзини помогает не всяким, и его потребуется хорошенько попросить.
Святой Танзини. Родриго подавил вспышку возмущения. Жители Контильяно. похоже, совсем отбились от рук, позабыв, что одному папе принадлежит право присваивать, кому бы то ни было этот высочайший сан. Надо будет отправить сюда Чезаре: давно пора насадить в Контильяно папскую власть, как он уже сделал это в большинстве областей Романьи.
— Хорошенько попросить, — повторил Родриго последние слова своего слуги, и Мичелотто кивнул. — Мичелотто, нам нужен труп.
В глазах знаменитого душителя, много лет состоящего на службе у Борджиа, отразилось понимание.
— Встретимся завтра на рассвете за городской чертой, — продолжал Родриго. — Разузнай, где именно находится эта часовня. И будь осторожен. Сделай всё тихо, нам ни к чему привлекать внимание.
Мичелотто молча поклонился, ударил пятками бока коня и скрылся за поворотом.
Родриго провёл остаток дня и ночь в скромной гостинице, страдая от клопов и изжоги, вызванной чересчур кислым вином. Разумеется, узнай горожане, кто почтил их визитом, и в распоряжении Родриго тут же оказалась бы мягчайшая постель, лучшие яства и, возможно, даже пышнотелая красотка для утех. Но он твёрдо решил путешествовать инкогнито, по крайней мере, до тех пор, пока не выяснит в точности, что представляет собой этот шарлатан Танзини. Проворочавшись до утра, терзаемый тревожным предчувствием и клопами, Родриго поднялся до зари и с первыми лучами солнца уже ждал на дороге, ведущей из Контильяно в Греччо. Его конь, всхрапывая, лениво помахивал хвостом, отгоняя назойливых мух.
Мичелотто не заставил ждать себя слишком долго. Родриго увидел его, объезжающего городскую стену — видимо, ночь он провёл в лесу. Через луку его седла было перекинуто нечто большое, завёрнутое в попону. Когда Мичелотто приблизился, Родриго сморщил нос: пахло это нечто весьма недвусмысленным образом, не оставляя сомнений в своём происхождении.
— Когда он успел провонять? — недовольно спросил Родриго, и Мичелотто пояснил:
— Это висельник, ваша милость. Я снял его с сука в лесу здесь неподалёку. Должно быть, браконьер, благо их вешают без суда и, не сходя с места. Думаю, нам повезло.
Родриго нехотя с ним согласился. Действительно, это лучше, чем, если бы Мичелотто пришлось задушить какого-нибудь простофилю. А то бы ещё, глядишь, тот начал бы вопить и обвинять, когда Танзини его воскресит.
«Неужели я вправду верю в эту нелепицу?» — невольно спросил себя Родриго. Но да, он верил, иначе, что делал здесь со своим душителем и с трупом, перекинутым через седло.
— Едем, — коротко сказал он. — Надо покончить с этим как можно скорее.
Часовню они нашли без труда: к ней вела тропа, отходящая от дороги. Судя по её виду, появилась она недавно, но по ней успело пройти такое количество ног, что следовать ею оказалось очень легко. В конце тропы стояла покосившаяся часовенка с побитыми стёклами и съехавшим набок крестом. Из часовенки доносились звуки, словно кто-то ходил внутри.
Родриго со слугой обменялись взглядами. Мичелотто, спешившись, подошёл к двери в часовню и постучал в неё кулаком.
Внутри стихло. Что-то скрипнуло — достойный брат Доминико, похоже, не впервые принимал незваных гостей и предусмотрительно запирался изнутри. Из щели выглянуло длинное худое лицо с острыми, близко посаженными глазами.
Мичелотто упал на колени, демонстративно перекрестился и испросил благословения. Монах нехотя осенил его крестным знамением, для чего ему пришлось приоткрыть дверь чуть шире. А потом поднял глаза и увидел Родриго.
Некоторое время францисканец и римский папа смотрели друг на друга. У Танзини и впрямь оказались разноцветные глаза. На его длинной худой шее, украшенной большой бородавкой, Родриго заметил два шнура: один от креста, а другой... он, кажется, знал, что монах носит на другом.
— Мир тебе, святой человек, — сказал Родриго, не слезая с коня. — У нас есть дело.
— Вижу, — сказал монах. Он бросил взгляд на Мичелотто, со смиренным видом стоящего перед ним на коленях. Качнул головой, позволяя подняться. В этом жесте было нечто царственное, что лишь усилило заочную неприязнь Родриго к монаху. — Не стану скрывать, вы пришли в неурочный час. Но я выслушаю вашу просьбу.
— В сущности, — прокряхтел Мичелотто, поднимаясь и отряхивая с колен прилипшие листья, — у нас не просьба. У нас, как бы выразиться... предложение, от которого вы не сможете отказаться.
Гаррота, коротко и страшно взвизгнув, натянулась в его руках. Монах отпрянул вглубь часовни. Мичелотто шагнул за ним, а Родриго, неторопливо спешившись, пошёл следом.
Монах пятился, пока не упёрся спиной в аналой. Родриго быстрым взглядом окинул сумрачную и тесную клеть, которую представляла собой часовня изнутри: походная кровать у стены, оловянная тарелка с ложкой на полу, несколько книг, валяющихся в беспорядке. Не похоже, что монах собирался задерживаться здесь надолго. Что ж, может статься, что он останется тут навсегда.
— Не бойся нас, — сказал Родриго. — И прости моего слугу. Просто мы слышали, что ты довольно разборчиво относишься к просьбам о помощи. И решили, что стоит сразу показать, до чего серьёзны у нас намерения.
— Серьёзней некуда, — монах попытался улыбнуться побледневшими губами. — Думаю, я могу исполнить вашу просьбу. Где тело?
Вот так просто? Родриго нахмурился. А как же плата, требования, торговля? В чём смысл?
— Ты оживляешь мертвецов? — спросил он напрямик, глядя Танзини в глаза.
— Не всех. Только тех, кто умер недавно. И ненадолго, всего на несколько минут.
— Как ты это делаешь?
Танзини закатил глаза, то ли в раздражении, то ли в припадке благочестия.
— Господу ведомо, как. Я лишь ничтожный раб его и орудие всесильной длани.
— Ясно. Что ж, приступим.
Он сделал знак Мичелотто, и тот, спрятав гарроту, вышел за дверь. Когда смертельное оружие скрылось из поля зрения монаха, тот заметно расслабился. И с видимой небрежностью принялся собирать книги, разложенные повсюду — на аналое, на кровати, даже на полу. Похоже, он делал какие-то выписки: Родриго заметил, что пальцы монаха перемазаны чернилами.
Тяжёлая поступь Мичелотто, волокущего на плече труп, заставила обоих обернуться.
— Куда его?
Монах указал на пол. Мичелотто сгрузил свою ношу, развернул попону. Мертвец оказался молодым человеком, лет двадцати пяти, бедно одетым, с посиневшим от удушья лицом и выпученными глазами. Что-то в нём неуловимо напомнило Родриго Хуана — его любимого сына Хуана, таким, каким он был, когда его нашли мёртвого. Родриго вздрогнул, подавив прилив чудовищной боли, сопровождавшей эту мысль. Не время для душевных терзаний. Он здесь не для этого.
