Это болезненно напомнило Николаю Константиновичу давний эпизод жизни с его собственным пребыванием в смирительной рубашке в камере, где над ним издевались неутомимые в садистских фантазиях солдаты-охранники. Великий князь очень живо представил себя на месте генерала. Сначала себя, а потом и всю Россию.
Тогда-то и дал трещину стержень личности. Вернулись, отступившие было, хвори. Революция продолжала свою кровавую поступь, а он, зная, что не в силах ей противостоять, позволил болезни завладеть его телом.
Расстрел большевиками в Ташкенте 13 декабря стопятидесятитысячной манифестации сартов и русских против их власти с гибелью генерала Смирницкого, многих русских офицеров и полутора сотен сартов, и последующие репрессии здоровья не прибавили. Говорили, что полковник Бек, генерал Кияшко, присяжный поверенный Дружкин, граф Доррер были захвачены, отвезены в крепость и там зарублены шашками. Всех несчастных Николай Константинович знал лично.
С этих пор доктор Боровский вынужден был признать, что, когда больной жить не хочет, врач практически бессилен. Тут уж как Бог распорядится.
Однако Петр Фокич не привык сдаваться. Он обратился за помощью к новому — с марта занявшему пост — сорокалетнему главному врачу Ташкентской городской больницы Валентину Феликсовичу Ясенецкому-Войно, уже имевшему имя в российской медицинской среде. Несмотря на чрезвычайную занятость, доктор сразу согласился посетить пациента.
В благодарность Боровский весь долгий путь до Искандера потчевал Валентина Феликсовича подлинными историями и байками, касающимися ссыльного великого князя. Ясенецкий-Войно терпеливо слушал, при этом с большим интересом осматривая живописные окрестности, да где-то на полпути не выдержал и усмехнулся незлобиво:
— Вы, любезный Петр Фокич, расписываете мне князя, будто купец товар залежалый.
— Может, и залежалый, ибо немолод Николай Константинович, — не стал отрицать Боровский. — Только до недавнего времени его энергии иной юноша мог позавидовать! Обидно — столько добрых дел свершил, о людях заботясь: и ирригация здесь да в Голодной Степи, и предпринимательство вполне в современном буржуазном стиле — хлопкоочистительные заводы с производством масла растительного и мыла. Кинотеатр открыл — «Хива», наверняка, обратили внимание — его затея, и народный университет учредил, и стипендии для неимущих студентов назначил для учебы в Петербурге да в Москве, и археологией занялся, и предметы искусства в музей собирает — тоже для людей. Уже и завещал Ташкенту… Губернатор бывший, Куропаткин, мне сказывал. Это я к тому, что не для личного обогащения трудится, а для улучшения общей жизни. Заботится о крае, где живет.
— Ежели действительно так, то Бог его не оставит, — уверенно ответил Ясенецкий-Войно.
— Уж больно грешен великий князь для божьей защиты, — посетовал Петр Фокич, с удивлением покосившись на спутника — молодые нынче не очень-то религиозны, да и сам, что уж греха таить, весьма поостыл в религиозном усердии, глядя на безумие человеческое. Если все по воле божьей, то воля сия доктора чрезвычайно смущала. В последнее время он склонялся к мнению, что человек предоставлен самому себе, возможно, потому и умом повредился.
— Не нам судить, что грешно, а что Богу угодно, — тихо заметил Валентин Феликсович.
— Я вам так подробно рассказывал о пациенте своем, — наконец, решил объяснить Боровский, — потому что, на мой взгляд, он болен не столько телом, сколько духом… волю к жизни потерял, что в наше время, пожалуй, не удивительно.
— Почему же вы меня, хирурга, призвали на помощь, а не психиатра или священника? — без улыбки спросил Ясенецкий-Войно.
— Психиатрия как наука еще не возникла, на мой взгляд, — объяснил Петр Фокич. — И специалистов достойных я в Ташкенте не знаю, а мы, хирурги, лучше прочих понимаем, какова роль воли пациента к выздоровлению. Возможно, я не прав, и вы, осмотрев великого князя, найдете причину исключительно в физическом его состоянии, тогда и будем действовать соответственно.
Против ожиданий Ясенецкого-Войно «больной» встретил их у ворот, одетый как раз ожидаемо экстравагантно: в толстый туземный стеганый халат-пальто (чапан, кажется, называется) и в большую меховую лисью шапку, тоже местного кроя, хорошо закрывающую уши и шею сзади. В первый момент он поразил воображение гостя: громадный, не то слегка бородатый, не то сильно небритый, не то русский, не то сарт. Валентин Феликсович подумал, было, что это слуга великого князя из туземцев, но Боровский, запричитав, избавил его от этой иллюзии.
— Николай Константинович! — сетовал он. — Ну, как же можно? На мороз! При ваших-то легких! Неделю назад хрипы слышались!
— Вы ж, любезный Петр Фокич, меня сами сюда на свежий горный воздух отправили эти самые легкие, будь они неладны, лечить. Вот и вылечили, — хриплым басом оправдался он. — Тут этого лекарства на всех легочников хватит! Ждал я вас, милейший, по времени рассчитал, когда можете пожаловать, и вышел расчет проверить, — он улыбнулся, явно довольный собой.
— Позвольте представить, — вспомнил Боровский. — Новый главный врач городской больницы Валентин Феликсович Ясенецкий-Войно. Замечательный специалист!.. Его Императорское высочество Великий князь Николай Константинович Романов!
Представляемые обменялись вежливыми кивками, но князь не удержался подтрунить над доктором своим:
— Это кого же его я императорское высочество, Петр Фокич? Я сам свой и рад этому безмерно. Наградил Бог на старости лет, услышал мои молитвы. Я — гражданин Романов-Искандер, а можно и наоборот — Искандер-Романов. А вас, уважаемый Валентин Феликсович только так и не иначе?
— Можно и иначе, — улыбнулся врач, — Сам подумываю иногда, что Войно-Ясенецкий, пожалуй, благозвучней. Но если уж менять имя, так кардинально.
— Ну, это артисты да литераторы псевдонимами увлекаются, — заметил князь, — а нам с вами, как родители назвали достойней зваться. Разве что фамилию удвоить, имея к тому основания.
— На все Божья воля, — повторил врач слова Корнилова. — Наше дело жить достойно Его замысла о нас.
Слуги-сарты уже приняли лошадей, а хозяин пригласил гостей в дом.
Петр Фокич удивлялся неожиданной бодрости пациента. И озадаченно пожал плечами на вопросительный взгляд коллеги — ехали-то к почти безнадежному больному, а попали к весьма бодрому пожилому мужчине — никак не старичку. Однако стоящий под навесом чужой распряженный экипаж слегка объяснял ситуацию — видимо, это гости подняли настроение.
Освободившись от зимних одежд, доктора прошли за хозяином в гостиную, где хлопотали у стола две женщины — одна лет тридцати пяти, другая — не более двадцати.
— Мои Дарьюшки, — с гордостью представил Николай Константинович.
Объяснять их статус ему и в голову не пришло — всем давно все известно.
— Пока они тут хлопочут, прошу в кабинет, — указал он путь рукой.
Валентин Феликсович с интересом рассматривал князя. Без зимней одежды он выглядел худым, но без заметной сутулости — с детства заложенная «военная выправка». Поражал совершенно лысый череп! Голова, разумеется, а не череп, но туго натянутая на нем кожа анатомических подробностей почти не скрывала. При весьма крупном носе голова имела вид скульптурный. Столь лыс уже или бреет голову по местной моде сартов? Оно и правильно: вши — плоды революций, а на лысине им не удержаться.
В кабинете навстречу входящим поднялись двое мужчин средних лет в штатском. По тому, как они это сделали, сразу стало ясно — офицеры.
— Лука Лукич Кондратович, — представился тот, что постарше, лет пятидесяти.
— Генерал-лейтенант, — добавил великий князь.
— Это лишнее, — заметил Лука Лукич. — Нет армии, нет и генерала.
— Был бы генерал, а армия найдется, — хмыкнул Николай Константинович. — Пока вас никто не разжаловал.
— Петр Георгиевич Корнилов, — сделал шаг вперед тот, что моложе, — полковник… Брат младший, — добавил он, заметив вопросительный взгляд Ясенецкого-Войно. За последний год он уже привык к подобным взглядам.
— Ясенецкий-Войно Валентин Феликсович, — представился доктор в ответ. — Главный врач ташкентской городской больницы.
Петр Фокич обменялся поклонами со старыми знакомыми.
— Присаживайтесь, господа, — радушно пригласил хозяин. — По рюмочке с морозца?
Он собственноручно наполнил хрустальные рюмки водкой и поднес гостям. Это было на самом деле неплохо и в медицинских целях, и для знакомства. Сам хозяин воздержался, заметив строгий взгляд Петра Фокича.
— Я так понимаю, что готовится дружеская трапеза? — сказал Ясенецкий-Войно. — После нее вряд ли цель нашего приезда может быть достигнута. Посему, прошу простить, но мы должны внимательно осмотреть пациента. Где это удобней сделать, Николай Константинович?
