— От генерал-аншефа Румянцева поручик князь Одоевский с пакетом!
Конногвардейцы буквально внесли обвисшего у них на руках офицера, потерявшего все силы. Но перед императором тот кое-как выпрямился, встал на раскоряку, шатаясь, впился красными, как у кролика, глазами:
— Ваше императорское величество! Пакет от… Кх… Генерала Румянцева!
Офицер закашлялся, вытер обшлагом потрескавшиеся губы, запустил руку под расстегнутый мундир и извлек сверток, завернутый в кожу. Весьма предусмотрительно, иначе бы пот или дождь повредили бы письмо.
Петр взял пакет, но развертывать не стал, а требовательно впился глазами в смертельно уставшего офицера:
— Что случилось?!
— Посла Обрезкова и всю русскую свиту турки посадили в Семибашенный замок, ваше величество!
— Это война, государь! — Голос Миниха звучал глухо, с прорезавшимся рычанием. — Османы так ее объявляют!
— Понятно!
Петр неожиданно почувствовал полное спокойствие, тревожное напряжение, терзавшее его целых две недели, схлынуло.
— Благодарю за службу, капитан! — Он мигнул конногвардейцам, которые тут же подхватили гонца и вынесли его из кабинета. Бедолага так устал, что даже не сообразил, что император произвел его в следующий чин.
Петр задумчиво прошелся по кабинету — на память неожиданно пришли слова Екатерины Алексеевны, которые она сказала, когда эта война началась. Но их жена уже не произнесет, ибо первое слово остается за ним, ее мужем и императором.
— Ну что ж! Мы им зададим звону, и такого, которого они не ожидают!
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
27 июня 1770 года
Ларга
— Ты что сказал, петух голштинский?!
Крепкий детина схватил двузубую длинную вилку. Глаза красные, кровью налитые — злоба и ненависть в них так и клокочут, кипят, вот-вот выплеснутся.
Петр остолбенел от удивления, а когда огляделся, окаменел. Это была та же комната, как в том первом сне, — те самые ражие гвардейцы, Алехан рядышком свои пудовые кулаки в нетерпении сжимает, князь Барятинский целехонек, только гнусная морда будто темной пленкой подернута. Но цел, отравитель клятый, руки-ноги на месте, а ведь сам зрел, как его четвертовали, собаку.
Тот же стол, обильно накрытый закусками и выпивкой, знакомая до боли обстановка. Душа сразу завопила в панике — тикай, братец, сейчас тебя убивать будут.
«Дежавю!» — молнией пронеслась в голове мысль. Но как же так — уснул в шатре, на берегу реки Ларги, где русские войска погромили турок, а проснулся в Ораниенбауме, восемью годами раньше, день в день, когда он был выдернут из двадцатого века и очутился на двести двадцать лет раньше, в теле императора Петра Федоровича.
«Шо, опять по новой началось?! — Петр искренне удивился. — Что же это колдунья творит? Или сон? Или явь? Надо проверить!»
Но как?
Петр сделал усилие и попытался проснуться, но не тут-то было. Ничего не изменилось, тот же перегар со спины, там переступают с ноги на ногу двое убийц, что прошлый раз его схватили, не дали уйти.
«Твою мать! Так что же это такое делается?!» — вскрикнул Петр, но губы его не разомкнулись, он не смог издать ни звука.
— Ну что, петух голштинский?! Ничего сказать мне не хочешь? Тогда я тебе скажу, падло!
Барятинский встал, продолжая сжимать в руке вилку. Глаза светились багровым пламенем, как у вампира.
Делать было нечего, пора было начинать драку, как в прошлый раз. И Петр стремительно дернулся.
«Что же ты делаешь, ведьма?!!»
Тело не послушалось его, оно действительно окаменело. Душа и разум одновременно завопили, объятые смертельным ужасом. Он понял, что сейчас произойдет, и крохотная искра сознания в голове забилась, как пойманный мотылек в стеклянной банке.
Проснуться! Проснуться!
Сидящий рядом Алехан неожиданно выбросил огромные лапищи и схватил его за глотку. Чудовищная боль ослепила Петра.
— Като тебе не поможет, не надейся!
Хриплый смех силача был загашен в сознании новым чудовищным приступом боли. Боль и свет… Свет и боль…
— Твою мать! Ну, Алехан, ну, сучий сын!!!
Пробуждение было ужасным, Петр ударился обо что-то твердое и, протолкнув комок в горле, застонал.
Свет в глазах не померк, и он с затаенным страхом открыл их. Невероятное облегчение мгновенно лишило его сил — знакомое полотнище шатра, эфес дедовского «подарка» рядом, только протяни руку, и сверкнет острая сталь, что защитит и даст победу.
— Слава Богу! А то никаких нервов не хватит…
Петр первым делом, соскочив с походной койки, распахнул рубаху и глянул на тело — кровавых пятнышек не было. В отличие от первого раза это было не явью, наваждением, мороком, кошмарным сном. Но пережитый ночной ужас его изрядно напугал — не иначе как колдунья тогда его не посчитала нужным предупредить. Она ведь говорила о пяти вещих снах, но не предупреждала о кошмарах.
Странное дело — ведь он исколесил всю страну, спал где угодно, все хорошо. Но четыре дня конца июня и первый день июля каждого года всегда приводили его в страх. Стоило ему раз уснуть без Като под боком, как семь лет назад явился «добрый дедушка»…
С той ночи Петр спал всегда исключительно с женой, и ничего, хорошо спалось, без кошмаров и кровавых мальчиков в глазах. А тут?! Первый раз без Катеньки — и началось. Словно чувствовал, не хотел без нее ехать, но как жену на войну тащить?! Младшему сыну года нет, да и столицу с министрами под приглядом держать нужно.
Петр всхлипнул в отчаянии:
— Катюша, как без тебя плохо!
Хиос
Палуба 78-пушечного линкора «Москва» ощутимо подрагивала, корабль ходко скользил по лазурной глади Эгейского моря. На корме лениво трепыхался белый флаг с Андреевским крестом. Дул легкий ветерок, но рукотворной морской крепости и такого было достаточно, небо над кораблем словно укуталось надутыми белыми полотнищами парусов.
Вице-адмирал Григорий Андреевич Спиридов молча стоял на шкафуте, твердо уперев ноги в палубу. Хоть и не адмиральское здесь место, для того есть шканцы, но сейчас дело было в ином — он пристально смотрел на громаду далекого острова, отделенного от материка нешироким проливом. Даже без подзорной трубы можно было хорошо разглядеть тонкие, как спички, многочисленные мачты кораблей с распущенными парусами.
Турецкий флот, судя по всему, превосходил его эскадру раза в полтора, если не в два, но чтоб уйти сейчас от боя, эта мысль даже не пришла Спиридову в голову. Сегодня разразится долгожданная баталия, которую старый адмирал ожидал с некоторым волнением, будто снова стал молоденьким юнгой, впервые поднявшимся на палубу своего первого в жизни корабля.
Адмирал прижал подзорную трубу к правому глазу, прищурив левый — русские линкоры плыли четко, полностью соблюдая заблаговременно разработанный боевой порядок.
В авангарде под вымпелом капитан-командора Грейга головным шел «Санкт-Петербург», сразу за ним поспешали «Тверь», «Великий Новгород» и «Псков». Потом тянулась кордебаталия в составе пяти линкоров — «Москвы», «Владимира», «Суздаля», «Нижнего Новгорода» и «Ярославля».
Адмирал повернулся к корме — от них, отстав на добрую милю, арьергард контр-адмирала Чичагова из «Кенигсберга», «Риги», «Архангельска» и «Вологды» торопился сократить расстояние.
Спиридов усмехнулся — схватка предстояла добрая, у османов численный перевес, только вряд ли турки предполагают, какими сюрпризами обладают русские. А их было немало — недаром эскадра носила название «обшивной», специально подготовленной к плаванию в теплых водах.
Пять лет назад два фрегата под Андреевским флагом прошлись по Средиземному морю, с дальним прицелом присматривая арену будущих морских баталий, — в Петербурге сам император Петр Федорович особо напутствовал экипажи, нисколько не сомневаясь в будущей войне с турками. А потому на основании опыта, полученного от этой разведки, днища всех русских кораблей стали дополнительно обшивать медными листами, дабы черви и теплые воды не привели их раньше срока в негодность.
«Города» адмирала Спиридова являлись кораблями новой постройки, они создавались по одному типу, по модели третьего опытного линкора — два первых показали ходовые качества, не совсем приемлемые для русского флота.
Их приземистые серые корпуса поначалу резали глаз морякам — «худые», вытянутые, с тремя батарейными палубами, они не имели привычных приподнятых юта с баком, да и кормовые галереи были у них без всяких излишеств и фальшивого золочения. Линкоры не радовали взгляд, но сразу вызывали опаску — слишком хищный и грозный вид имели. И неспроста…
— Видишь «единорог» отлит? По нему наша пушка и называется. А насечка якоря рядом говорит о том, что он морской, на суше таких нет! — Седоусый канонир громко хлопнул узловатой ладонью по короткому, но толстому медному стволу.
