иереи его не пускали. И действительно, чего скандалить? Ну не пустили в храм Русской Православной церкви, так вот храм Константинопольского патриархата или Сербской церкви или даже Армянской — в одного бога веруем. За Толстым в Святой земле ходила толпа корреспондентов, несколько пацифистских интервью в европейских и американских газетах напечатали, только что с того, как сползали к войне, так и продолжали сползать.
* * *
Стоило мне сойти с лестницы на каланчу, как в кабинете брандмайора задребезжал телефон — по уровню телефонизации на душу населения Сызрань опережала не только Москву с Питером, но даже и Варшаву с Лодзью. Сперва наши заводы в сеть соединили, потом думу и городского голову подключили, потом пожарных, полицию, врачей, школы… Станцию специально купили американскую, автоматическую, чтобы женский пол не отвлекать от прецизионной сборки. Сейчас-то даже в десятке трактиров стоят аппараты, так что дозорный на вышке почти что анахронизм, проще и быстрее позвонить. Но не отменяют — символ, мы бдим и все такое.
— Слушаю! — рявкнул бодрый голос. — Так точно, Григорий Ефимович здесь. Сию минуту.
Из кабинета выглянул сильно усатый начальник местных властелинов огня и совсем было раскрыл рот, как я подался ему навстречу и опередил вопросом:
— Распутина не видели?
Брандмейстер выпал из реальности и только хлопал глазами. Ну в самом деле, его просили найти Распутина, так вот он Распутин, да еще спрашивает, где Распутин — есть от чего зависнуть. Отодвинув пожарного в сторону я прошел в кабинет и взял трубку:
— Распутин у аппарата.
— Григорий Ефимович, Гришенька, — всхлипнула трубка Лениным голосом, — Лев Николаич умер…
Ох, какое горе!
* * *
До станции я домчался минут за десять, как только обзвонил всех наших, кто в тот момент был в Сызрани и на вокзал мы ввалились почти одновременно — раздобревший инженер Корейво, Ленка, Гурвич, набравший солидности Миша Шулейкин и приехавший вместе со мной Щукин, ради такого дела свернувший встречу с местной бизнес-элитой. Таковая, кстати, полностью встала на нашу сторону, как только увидела, что с Ростехом можно зарабатывать вдвое, а то и втрое от прежнего. И куда только купеческая замшелость делась! Пропали смазные сапоги и поддевки, им на смену пришли лаковые туфли и сюртуки, а то и демократичные пиджаки.
Но главное не в одежде — уже двенадцать наследников местных деловаров учились кто в Императорском техническом училище в Москве, кто в Технологическом институте в Питере, кто в киевском Политехе. Так мало этого! Сами отцы семейств вознамерились постичь высоты современной науки и поначалу заставляли отпрысков рассказывать все, чему те научились в своих университетах. Ну в самом деле, коли ты торгуешь синтетическим каучуком или там радиостанциями, надо же понимать, что именно продаешь? А потом трое самых продвинутых, включая Чернухина, организовали нечто вроде «вечерней школы», куда зазывали на лекции специалистов с ростеховских заводов. Лена, умничка, под это дело раскрутила их на городское техническое училище. Нет, у нас техническое образование и колонисты получали, но, как бы это сказать… на уровне квалифицированного рабочего, ПТУ, во! Техническое же училище выпускало полноценных техников, то есть специалистов рангом повыше. Ничего, бог даст, раскрутимся и вообще институт организуем. Без отрыва от производства.
— Так, голуби мои, сворачиваем все дела и в Москву, надо организовать похороны Льву Николаевичу, чтобы вся Россия запомнила.
Возражений не последовало — пока все добрались на вокзала настроение «Какая Москва, тут у меня дел по горло!» сменилось осознанием нашего долга перед Львом Николаевичем. Дошло все из головы до сердца.
Щукин уже успел перекинуться телеграммами с белокаменной и выдал, что граф завещал похоронить себя в Ясной Поляне.
— Тогда так. Гроб из общины понесем на руках до Курского вокзала, по Садовому. Георгий Спиридонович, на тебе — московское генерал-губернаторство и все разрешения.
Щекин потеребил длинный нос и сосредоточенно кивнул.
— Там должен ждать траурный поезд. Елена Александровна, у тебя хорошие отношения с железнодорожниками, арендуй поезд — вагон для гроба, три-четыре вагона для сопровождающих, вагоны для венков.
— Украсить надо поезд. Крепом, еловыми ветвями, — подсказала Лена.
— Именно, займись. Дальше поезд идет в Тулу, остановки в Подольске и Серпухове, там прощание. Точно так же в Туле — туда свезти наших из соседних губерний, Калуги, Рязани, Орла, Воронежа, Тамбова…
— А прочие губернии?
— Кто успеет — в Москву. После прощания в Туле поезд идет… как ближайшая станция к Ясной Поляне называется?
Присутствовавший начальник Сызранского вокзала перелистнул справочник МПС:
— Козлова Засека-с, Григорий Ефимович.
— Спасибо. Так, поезд идет до Козловой Засеки, оттуда опять на руках до имения. Подготовка могилы — на тебе, Миша, ты самый быстрый.
— Я так думаю, мне надо будет и с тульским губернатором согласовать, — оторвался от своих записей Щекин.
Совещание наше прервал свист паровоза, подали мой поезд, куда мы загрузились всем штабом, с частью сызранских небесников, колонистов и приставших к нам местных. Всю дорогу в салоне составляли схемы — кого куда вызвать, где поселить, чем накормить, как соблюсти порядок… По первым, самым скромным прикидкам, у нас выходила процессия тысяч на пятьдесят человек, а сколько будет на самом деле пока и загадывать боялись.
Потом уже московский обер-полицмейстер сообщил, что по его подсчетам, набралось тысяч девяносто — людская река запрудила Садовое от Крымского до Земляного вала. Церковь отмолчалась, разве что мне сообщили, что не допустят, чтобы на могиле стоял православный крест, так Лев Николаевич небось и сам бы отказался, он в бога верил, а не в символы — поставим памятник из мрамора или гранита. Что-нибудь величественное, на века…
Проститься с Толстым приехали многие, от депутатов Думы до крестьян из самой глубинки, от рафинированных столичных интеллигентов до странников-христарадников. Даже московские фабрики прекратили работу ради того, чтобы люди могли отдать последний долг графу. А к дороге, по которой шел поезд, вышло, наверное, все население прилегающих уездов.
Вот так вот и похоронили мы совесть нации.
— Как власть делить будем, Гриша?
Я подошел к окну кабинета Таврического, глянул вниз на Шпалерную. Боже ж ты мой. Сколько автомобилей на улице! Тут тебе и легковые, и грузовые, мотоциклы. Такой плотный трафик — прям из будущего, все никак не могу привыкнуть. Вот раньше то — чинно, благородно, ландо с дамой проедет или конник при параде проскачет — событие! Собаки лают, мальчишки бегут, кричат… А теперь такое только в глубинке, куда автомобилизация еще не дошла, но обязательно дойдет.
Нет, опять глазам поверить не могу! Женщина. В шубке, вуалетке, вылезает
