— А какой сейчас год?
— Вы ничего не помните, Ваше Высочество? — напрягся доктор.
Накатило раздражение, и я неожиданно для самого себя сорвался на командный тон:
— Отвечайте!
— Одна тысяча восемьсот девяносто первый от Рождества Христова, — с поклоном ответил бородач.
Какой кошмар!
— Выйди из образа-то, — жалобно попросил я.
— Ваше Высочество, вам нужно отдохнуть, — с доброй улыбкой принялся успокаивать меня доктор. — Болезнь была тяжелой, и удар головой о кровать, предположительно, привел к сотрясению мозга. Ваша память обязательно вернется.
Закрыв глаза, я принялся размышлять. Очень, очень, очень хочется списать происходящее на нестандартную манеру съемок или банальный сон, но, учитывая все случившееся — от шахты лифта до сего момента — цепляться за отговорки бессмысленно. Я, словно в любимых книгах Ильи, «попал». Попал в цесаревича, которого должен был играть в сериале! Но… зачем? Я никогда в потусторонние силы не верил, но теперь… Может Бог действительно есть, а в «небытие» я слышал, например, ангелов. Что мне теперь делать? Жить в эти времена может захотеть только полный безумец — всюду смерть, наука в зачаточном состоянии, а впереди…
Из закрытых глаз потекли слезы. Это — не для меня! Я никогда не хотел строить политической карьеры! Я ничего не знаю о государственном управлении! Пожалуйста, неведомые силы, отправьте меня обратно!
Дверь хлопнула, я услышал шаги и уже знакомый голос:
— Жоржи, как ты?
Отстаньте от меня.
— Жоржи, Господь услышал наши молитвы! До чего же я рад, что ты поправился!
Меня схватили за руку. Не отстанешь, да?
— Жоржи, не волнуйся — доктор Алышевский обязательно поставит тебя на ноги!
Когда пути назад нет, остается только одно — смириться и жить дальше. Если я «попал» сюда, значит у Бога (каким бы он ни был) на меня есть планы. Понять их несложно даже не самому умному мне — мы ведь в богоспасаемой стране живем, а значит от меня ждут вполне конкретных действий, сто раз описанных в любимых Илюхиных книжках. Вот только я-то их не читал! Подумаю об этом потом, а пока нужно открыть глаза и встретить реальность лицом к лицу, как и положено мужику.
Открыв глаза, я осмотрел улыбающееся сквозь слезы бородатое, знакомое, наверное, всем лицо и на всякий случай уточнил:
— Царь?
Николай улыбнулся шире:
— Цесаревич. Царь — наш любезный папа.
Александр III еще жив и на троне. Точно, он же умрет в 94 году — при отсутствующем монархе никто бы не отправил цесаревича в путешествие.
— Никки? — попробовал я обратиться по-родственному.
— Никки! — радостно закивал Николай. — О, Жоржи, я так боялся потерять тебя! Прости меня за ту неуместную шалость! Если бы я знал… — он отвел глаза и закусил губу.
Что ж, сходится — Николай семью любил гораздо больше непосредственных должностных обязанностей.
— А что случилось? — спросил я.
— Ты не помнишь? — в его глазах мелькнул испуг.
— Не помню, — признался я.
Лучше признаться сразу — не во всем, конечно, но травма головы дает отличную возможность списать странности в поведении «нового» Георгия на амнезию. Не станут же меня из-за нее «выписывать» из царской семьи или, например, обвинять в заражении бесами? Российская Империя — страна очень православная, но после посещения церкви и плескания в меня святой водичкой «хворь» сочтут биологической и отдадут на откуп докторам. Все-таки не семнадцатое столетие на дворе, а рубеж Новейших веков.
— Я хочу остаться с братом наедине, — проявил Николай командный тон.
— Ваше Императорское Высочество, Его Высочеству лучше не вставать, — выдал совет доктор, и они с ассистентами покинули каюту.
— Жоржи, что именно ты забыл? — дрожащим голосом спросил цесаревич.
Очень за меня переживает, и это — крайне хорошо. Теперь нужно не растерять его братские чувства, а тем более — постараться не настроить окружающих против себя.
— Я не помню почти ничего, — я заставил слезы бежать с новой силой и с замешанной на стыде скорбной миной на лице отвел глаза от наследника. — Какие-то смутные картины: мы с тобой бегаем по саду, растем почти в казарме, учимся. Помню, кто я, помню лица родителей, помню, что ты — мой брат Никки. Помню, что мы отправились в путешествие с принцем Георгом. Помню английский язык, но совершенно не помню французского. Многое помню о науках, но не уверен, что смогу хотя бы грамотно писать.
— Жоржи… — Николай рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях.
— Какой из меня теперь Великий князь? — изобразил я презрение к самому себе. — Я чувствую себя глупым и никчемным, словно разорившийся уездный помещик!
Николай неожиданно издал смешок, выпрямился, вытер слезы и принялся мягко меня успокаивать, взяв за руку:
— Твоя речь странна, но я узнаю в тебе своего милого брата Жоржи. Едва открыл глаза после тяжелой болезни, и уже нашел в себе силы пошутить.
— Я не шучу, — возразил я. — Я бы не стал шутить о таком! Это — слишком жестокий и опасный розыгрыш!
— Я имел ввиду твои слова о наших уездных помещиках, — виновато улыбнулся Николай. — Я верю тебе, Жоржи. Я слышал о таком — после сильного удара головой люди порою теряют память. Не волнуйся — мы будем молиться, и Господь не оставит нас в своей милости — он исцелил тебя от жесточайшей лихорадки, а значит вернуть тебе память сможет и подавно. Я позову доктора — расскажи ему все без утайки, как мне.
— Спасибо, Никки, — я сжал его ладонь и вымучил улыбку.
— Господь не оставит нас, — повторил он и пошел звать лейб-медика Алышевского, о котором я читал в интернете, готовясь к роли.
Доктор и Николай пытали меня вопросами больше часа. Итоги для них оказались неутешительными — я помню только некоторых важных политических и исторических деятелей, не помню ни одной рожи из той массы прилипал, которая называется «Двор», забыл французский и датский языки, а русский и английский помню «с изрядными искажениями». Читая Пушкина в наши времена, можно подумать, что язык не больно-то и поменялся, но дьявол кроется в деталях. Александр Сергеевич творил в «высоком стиле». Так общаются только очень образованные люди, а приди я в условную захолустную деревню и попытайся наладить контакт с крестьянами, сильно сомневаюсь, что мы с ними смогли бы понять друг друга.
