Гвардеец успевает вновь сделать хват, крепко обняв животное за шею и вжавшись так, что медведь не может пустить в ход свои клыки. Ему остается только реветь и терзать человека своими нешуточными когтями. Сукно не способно предохранить тело и оказать какое-нибудь сопротивление, оно разом поддается под их напором.
Человек еще сопротивляется, но уже ясно – с этим чудовищем ему не справиться. Все, на что еще хватит его сил, – это отыграть немного времени. Самую малость. Но кто придет на помощь? Оставшийся на ногах гвардеец спешно перезаряжает фузею. Из двоих опрокинутых в самом начале один в беспамятстве. Другой уж поднялся и спешно роется в сугробах, пытаясь найти рогатину. Но все тщетно, как видно, мишка наступил на нее, вдавив глубоко в снег. Сам Петр замер в двух шагах от борющихся, не в силах не то что помочь, но даже бежать.
Страшно, брат? Стра-ашно. Солдат, свой долг исполняючи, смерть лютую принимает, а ты и бежать не можешь. Ну а раз бежать нет сил, тогда иди вперед! Ну же, раскудрить твою в качель! Никто, кроме нас!
Словно пребывая в каком-то бреду, Петр опустил руки на рукояти пистолей, что находились в кобурах на поясе. Сухо щелкнули курки. Надо же. Вокруг ор стоит, зверь ревет, блажит гвардеец, терзаемый когтями, но все это слышится так, словно уши плотно зажаты ладонями. А вот как курки взвелись – услышал четко и ясно.
Рывок. Руки замерли с вскинутыми и изготовленными к бою пистолями. Но куда стрелять? Зверь и человек слились в клубок и, окутанные снежной взвесью, катаются по уже изрядно вытоптанной площадке. Никакой гарантии, что пуля попадет в зверя. Если и попадет, то причинит ли ему серьезную рану, а не оцарапает, как это было в прошлый раз?
Петр делает два стремительных шага и, вытянув левую руку, упирает ствол в правый бок медведя. Выстрел! Зверь взревел на одной протяжной ноте. И в реве том поровну боли, отчаяния и ярости. Бросив терзать свою жертву, он вновь поднимается на задние лапы во весь свой немалый рост, сразу став выше юноши на целую голову. Лапы расставлены в стороны, готовые нанести смертельный удар.
Только бы не осечка! Господи, только не осечка! Правая рука, вооруженная вторым и пока еще заряженным пистолем, вытянута навстречу зверю. От обреза ствола до бурой шерсти на груди медведя расстояние едва ли с ладонь. Удар курка! Искра! Вспышка на затравочной полке! И через бесконечность – резкий хлопок выстрела!
Зверь, исторгнув очередной рев, на этот раз полный лишь боли и отчаяния, устало опустился на четыре лапы. Петр едва успел отступить на пару шагов, дабы не быть подмятым огромной тушей. Раненая лапа наконец все же подвела мишку, и тот завалился на снег, часто и высоко вздымая бока. Тут же прозвучало сразу несколько выстрелов, пули, с тупым чавканьем входя в тело зверя, каждый раз заставляли его вздрагивать. Но умирающий лесной гигант, словно и не замечая этого, смотрел своим угасающим взором в глаза Петра, в которых уже не было страха. Не было в них ни торжества, ни злости, а только безграничная усталость.
Ушаков обернулся к двери, сразу узнав вошедшего. Одет просто – легкий полушубок, треух, свободные порты, заправленные в сапоги. Такая одежда лучше подходит для российской зимы, не то что иноземное платье. Но главное – это все же удобство, что, учитывая род деятельности вошедшего, было важнее.
– В государя стреляли, – окинув быстрым взглядом помещение и убедившись, что посторонних здесь нет, коротко доложил вошедший.
– Говори, твою налево! – встревоженно выпалил Ушаков.
– Промазали. Но никто ничего не заметил. Немудрено в той кутерьме.
– Ты уверен, Алексей? – уже взяв себя в руки, деловито поинтересовался Ушаков.
– Точнее и быть не может.
– Давай по порядку.
– Подняли мишку из берлоги. Матерый оказался. С ходу двоих в снег повалил, тех, что с рогатиной были. И чего они вдвоем той лесиной зверя тормошили? Ну да чего теперь-то… Стрельнули в зверя пару раз, ранили и лишь разозлили. Один из гвардейцев бросился с голыми руками против зверя и стал с ним бороться. Остальные поодаль были, чтобы императору не мешать. Словом, пока приблизились, Петр Алексеевич из пистолей того зверюгу завалил. А тут и остальные подоспели и ну палить по мишке. С дюжину дырок понаделали.
– И?
– Один из преображенцев стрелял в Петра Алексеевича. Я след от пули нашел в стволе дерева, которое аккурат позади и чуть сбоку от государя было. С той стороны, откуда пуля прилетела, больше дюжины гвардейцев находилось. Но, думаю, если взять в оборот…
– Экий ты быстрый, – усмехнулся Ушаков. – Оно и случайно могло… Если пуля рикошетом пошла или прицел плохо взят был. Сам знаешь, какие стрелки в армии. Всех по себе-то не меряй.
Савина Алексея, двадцатипятилетнего парня, Ушаков знал уже семь лет. Тот еще в восемнадцатилетнем возрасте попал в его поле зрения. Развитой, далеко не глупый, владеющий тремя языками, обладающий бойцовским характером, а главное – особым складом ума, как нельзя лучше подходил на должность экспедитора Тайной канцелярии.
За три года, пока еще существовала Тайная канцелярия, Савин успел распутать несколько весьма заковыристых дел. Сойтись в схватке с масонами и выйти победителем. Не со всей организацией, разумеется, а только с одним из ее шпионов. Но тот был весьма ловкой шельмой. На счету Савина был и шведский шпион, которого он не просто выявил, но еще и доставил в пыточный подвал канцелярии.
Во всем этом немалым подспорьем ему было разудалое детство в родительском имении. С младых лет он ходил на охоту, в совершенстве познав охотничьи премудрости. Во всяком случае, мог дать фору завзятым охотникам. Поэтому не прислушаться к его словам Ушаков не мог. Но и вот так сразу принять на веру его предположения – тоже не имел права.
– Все одно, сдается мне, такое без внимания оставлять нельзя, – упрямо произнес Савин, почесав окладистую бороду, скрывающую чуть ли не пол-лица.
– Нельзя. Да только тут дело такое, что и гвардейцев злить не след. Всего-то две роты нашлось, которым государь смог довериться. Так просто никто не сознается, а потащи всех на дыбу, всяко может случиться.
– И как быть?
– Ты давай за государем как на веревочке походи. Лучше тебя в этом деле никого нет. А теми гвардейцами Савелий займется, обскажешь ему, кто там был.
– Ясно. Андрей Иванович, долго мне еще с этой бородой-то ходить? Ладно бы своя, а то ведь накладная. Зудит – спасу нет, – в очередной раз почесав бороду, недовольно произнес Алексей.
– Сколько надо, столько и будешь ходить, – строго отрезал Ушаков. – Нечего своими рожами светить окрест. Вы мне еще сгодитесь. Чего стоишь? Твое место теперь подле государя.
