'М-да… Интересный пацан этот Олин. Соображает быстро и как надо. Ловко он меня с темы сбил!'. Олег закинул руки за голову. То, что в палате его сделали на раз, и инициатива в разговоре принадлежала мальчишке, от себя он скрывать не собирался. Молодец, что ещё сказать, смог.
Олег качнулся на стуле и уставился в светлеющую темноту за окном: 'А глаза у него обычные и никакой тени в них нет. Намудрил тут что-то товарищ капитан! И вообще, спать пора ложиться, утро уже. Завтра посмотрим, что смена грядущая нам готовит!'.
Олег захлопнул журнал и с наслаждением потянувшись, вышел из комнаты совета дружины.
На улице было светлело, и несмелый рассвет красил в свои цвета край неба.
Я сидел на краю спортивной трибуны и болтал ногами, обозревая свои владения. Грозные, неприступные замки, поля, леса, реки…. Нет, рек у меня нет, но если Первый городской пруд сойдёт за море, то я обозревал и море. Мои верные легионы спали, набираясь сил, а их верные и преданные мне генералы и маршалы, расчертив землю, играли в 'ножики'. В доски трибуны, представляя себя храбрыми индейцами, им кидаться уже надоело, да и кончик у ножа 'рыбки' обломили. Пока выигрывал Юрка Синицин из третьего отряда. Похожий на татарчонка, задиристый и подвижный как ртуть, с отличным глазомером, он с каждым броском ножа расширял свои владения, заставляя противников балансировать на одной ноге при их броске. Мой соотрядник, прозванный мною Конанном-варваром, второгодник Колявин Витька подпирал плечом трибуну, щурился на солнце и старательно наглаживал живот. У него сегодня выдался удачный день – он съел двойную порцию котлет и выпил три стакана компота. Поэтому на мир он взирал с позиции сытого и довольного кота и лениво наблюдал за ещё неназванными мною участниками игры – Семёном Тиминым из третьего отряда и братьями, Коляном с Лёхой Лавочкиными, из второго. Если коротко, то возле трибуны присутствовал весь спортивный комитет пионерской дружины лагеря 'Ленинец' во главе со мной.
– Дим, мальки чё-то долго не возвращаются – может мне пойти поискать?
Это Илья из второго отряда. Он не состоит в комитете, но всегда с нами. На меня он смотрит хмуро и исподлобья, словно я ему сто рублей уже сто лет должен, но на это не стоит обращать внимания – характер у него такой, угрюмый и необщительный. На самом деле он обещает вырасти в неплохого человека, такого же как и его отец, который вечно пропадает по командировкам за границами. В рассудительного, честного и как стена надёжного. А беспокойство за малышей из пятого отряда, объясняется просто – у него трое младших братьев и привычка заботиться о них, стала его вторым я.
– Не надо, Илья. Вон они уже бегут.
Запыхавшиеся, с расцарапанными и измазанными травяным соком коленками, с паутиной на ушах, малыши лопоухими щенками пронеслись наискосок через футбольное поле и замерли передо мной, задрав головы, шумно дыша и поедая меня глазами. Взметнулись к головам маленькие ладошки в пионерском салюте, я соскочил с бортика и ответно отсалютовал, бросая резко вниз и в сторону, поднятую ко лбу ладонь. Один из малышей завистливо вздохнул и попытался повторить моё движение. Не получилось. Почти все в лагере старались скопировать мой жест, но не выходило – не было за их плечами тысяч просмотренных фильмов, где подобные красивые движения ставились актёрам лучшими хореографами.
– Докладывайте, товарищи юные бойцы!
– Товарищ старший командир игры!
Воздуха хватило только на первую фразу, затем малыши дружно сделали перерыв на вдох и закончили воплем, вспугнувшим греющихся на солнце ворон:
– Мы нашли!
И на тон ниже:
– Место, товарищ командир! Оно у ….
– Молчать!
Мой голос стальным лопнувшим тросом хлестнул по дернувшимся от испуга малышам, суровый взгляд придавил к земле, заставляя вжимать их головы в плечи. Я медленно и строго спустился с трибуны и в гулкой тишине подошел к замершим мальчикам.
– А если завтра война, а если завтра в поход? А вам вдруг доверят военную тайну и вы, что, тоже её первому встречному расскажете?
– Но вы свой, вы же наш, товарищ старший….
– Да! – я обрываю начавшего лепетать правого юного бойца – Я свой, я наш. Но!
Я поднимаю свой указательный палец вверх, к чистому синему небу, и золотой луч солнца рождает на его кончике маленькую искорку:
– Но вы обязаны хранить тайну, где находится захваченный врагом наш раненный лётчик ото всех и даже от меня! И если вы с этим справитесь, то вот тогда вы и станете настоящими юными бойцами!
А теперь сбавляем градус пафоса в своей речи и успокаиваем готовых зареветь малышей. Я приседаю на корточки и, проникновенно глядя в их расстроенные глаза, кладу ладони на тонкие плечи мальчишек и тихо говорю:
– А бойцами вы станете обязательно! Вы ведь нашли отличное место и никому, даже мне не рассказали о нём. Молодцы! А сейчас марш умываться и бегом к отряду 'Мститель'. Вы не забыли, что вы их партизаны – проводники?
– Никак нет, товарищ старший командир игры!
Двухголосый вопль сливается в единый оглушающий звонкий крик, вороны испуганно каркают и, взлетая, важно удаляются от слишком шумных двуногих, а два маленьких пыльных вихря, после короткой пробуксовки, исчезают по направлению к отрядным корпусам.
– Вот, смотрю на тебя, Димыч и всё у тебя получается как в этой….. Как её, Димыч? Ну, там, где дядьки и тётки толстые по сцене ходят и все грустно и долго поют? – Витёк медленно разворачивается и выжидательное смотрит на меня.
– В опере или в театре – вынужденно помогаю я.
– Точно! В опере!
И окончательно бросив наглаживать свой живот, он отлипает от трибуны и громко обращается к играющим:
– Меня мамка туда водила, в воскресенье, а там мужик толстый всё пел про какой-то металл и хохотал в конце страшно. Типа он самый умный. Вот и с Димоном ваще похоже, только он не поёт. Этот толстый тоже людей пугал или хвалил, но сразу было понятно, что это не по-настоящему. Понарошку.
Я улыбаюсь. М-да, Витя полностью непрошибаем и заслуженно носит данное ему мной прозвище Коннан – варвар. Для него все мои эти манипуляции голосом, тоном и взглядом со сверстниками лишь песок под сапогами и смятая обёрточная бумага, он видит суть. Даже не видит, тут я его несколько перехвалил, он чувствует. Хотя природа и обожает равновесие и, лишив Витька некоторой сообразительности в обмен на силу, оставила ему лишь способность ощущать, но этого ему хватает сполна. Он просто чуял, когда его обманывает, когда над ним за глаза смеются или боятся и размышлениями не заморачивался. Этого ему вполне хватало для принятия решения что, как и с кем делать. Мне даже было несколько завидно – никаких рефлексий или долгих размышлений на тему 'А вправе ли я так поступить?' и душевных терзаний. Сама простота и истинное дитя природы. Но другом он для меня стал верным и надёжным, без размышлений приняв моё лидерство и главенствующую роль.
