И от этого видения по-настоящему больно стало Бертрану. И понял он, что безвозвратно ушло время – будто ленту кто-то между пальцами протянул. Пучина прошлого поглотила все – и того сероглазого мальчика, и надежды, что были с ним связаны, и самую молодость Бертрана.
И заплакал наконец Бертран от всего сердца. Плакал он по всему, чем владел и что утратил.
А всласть наплакавшись и омыв душу слезами, все-таки безмятежно заснул.
* * *
Итье де Борн жил, как приблудный щенок, при королевских конюшнях, где кормился из милости. Был высокомерен и замкнут: страдал из-за Бертранова поражения и плена больше, чем сам Бертран. Король Генрих, многими делами занятый – а дела у короля имелись и поважнее, чем один только злоречивый Бертран, – об Итье де Борне и вовсе позабыл.
Так что мог сын Бертранов бродить по грязному, промозглому Лондону, сколько заблагорассудится. А то помогать на конюшне, восхищаясь прекрасными королевскими лошадьми. А если угодно, то гулять украдкой по саду (чахлое подобие того буйства зелени и цветов, к которому Итье сызмальства привык в Лимузене).
И вот однажды, таясь в саду, услышал Итье знакомый голос графа Риго. Ругаясь через слово, клялся граф отцу своему Генриху, что непременно – и очень скоро – отправится в Святую Землю совершать подвиги во славу Господню. Генрих что-то возражал. Поспорив еще немного, решили владетели передохнуть и призвали жонглера Докуку с лютней.
И услышал Итье чудный голос Докукин. Исполнял жонглер, по повелению короля, сирвенты пленного трубадура. Слушал Генрих, усмехаясь, а когда жонглер замолчал, так сказал графу Риго:
– А вы говорили, будто птица в клетке не поет. А вот у меня даже ваш Бертран запел устами этого жонглера Докуки. Ибо слыхал я, что голос у эн Бертрана не вполне благозвучен, так что всегда лучше бывает, если его песни поются другими.
Граф же Риго молчал, страшась, что гнев, ширясь в груди, разорвет ему ребра и кровавыми ошметьями на волю вылетит.
Наконец перевел дыхание граф Риго и на жонглера Докуку заревел престрашно. Тот поспешно удалился. А граф бушевать принялся и грозить Бертрану самыми лютыми карами. Ибо, даже находясь в узилище, нашел этот злонравный Бертран возможность и способ уязвить своих недругов.
Генрих же южного наречия не знал и потому не смог по достоинству оценить все то, что распевал дерзкий Докука.
А Итье от гордости за неукротимого отца своего так и распушился. И решил, что негоже ему, сыну столь отважного человека, по кустам таиться. И потому смело выступил вперед, внезапно представ перед королем Генрихом и графом Риго.
– Это еще что такое? – сердито спросил Генрих у графа Риго.
– Почем я знаю, – огрызнулся граф.
Тогда старый король устремил на Итье знаменитый тяжелый взор, под которым и полководцы ежились, и подбородком юноше кивнул. Итье слегка побледнел, но молвил без дрожи:
– Я Итье де Борн, мессен, второй сын рыцаря Бертрана, которого вы столь жестокосердно держите в узилище.
Тут граф Риго губы покривил и обронил, что знает сопляка – оруженосец.
Король же сказал Итье де Борну:
– Воистину, жаль мне, что отец ваш совершил множество тяжких проступков и подлежит суровому наказанию.
Итье поклонился и отвечал учтиво:
– На все воля Божья, мессен.
Граф Риго вскипел. И проговорил презрительно:
– Ступай на кухню и скажи там, что граф Риго, мол, распорядился, чтобы тебя накормили.
Итье сказал графу Риго, что не голоден.
А старый король Генрих распорядился, чтобы тотчас же доставили к нему из узилища пленного рыцаря Бертрана.
Бертрана явили. После тех ночных слез совершенно раскис Бертран; настроен был мирно и печально. Утратил (на время, конечно) весь свой воинственный пыл. Разумеется, сразу увидел возле короля Генриха Итье. Держится оруженосец невозмутимо, только губы побелели. И без того слезливый был Бертран, а тут, как сына своего преданного завидел, так вообще едва не разрыдался.
Пристально поглядел на Бертрана старый король Генрих. Вид у Бертрана стал куда менее роскошный, одежка пообносилась и замаралась, от волос, на глаза падающих, тухлятиной несет.
И надо бы смерти его предать – за мятежи и подстрекательства, за любовь к раздорам и смутам, а более всего – за опасную дерзость.
Надо бы. Да не хочется.
О том, что произошло дальше между эн Бертраном и старым королем Генрихом, нам передавали следующее:
E-l reis Enrics si-l dis: «Bertran, Bertran, vos avetz dig que anc la meitatz del vostre sen no-us ac mestier nulls temps; mas sapchatz qu'ara vos a el ben mestier totz».
«Seigner, – dis En Bertrans, – el es ben vers qu'eu o dissi, e dissi ben vertat». E-l reis dis: «Eu cre ben qu'el vos sia aras faillitz». – «Seigner, – dis Bertrans, – ben m'es faillitz». – «E com?» – dis lo reis. «Seigner, – dis En Bertrans, – lo jorn que-l valens Jovens Reis, vostre fillz, mori, eu perdi lo sen, e-l saber, e la conoissenssa.» E-l reis, cant auzi so q'En Bertrans li dis en ploran del fill, venc li granz dolors al cor de pietat et als oills, si que no-is poc tener qu'el non pasmes de dolor. Et quant el revenc de pasmazon, el crida e dis en ploran: «En Bertran, En Bertran, vos avetz bendrech, et es ben razos si vos avetz perdut lo sen per mon fill, qu'el vos volia meils qe ad home del mon. Et eu, per amor de lui, vos quit la persona e l'aver e-l vostre castel, e vos ren la mia amor e la mia gracia, e vos don cinc cenz marcs d'argen per los dans que vos avetz receubutz». E-N Bertrans si-l cazes als pes, referrent li gracias e merces. E-l reis ab tota la soa ost s'en anet.
Не берем на себя смелость ручаться, что это – чистейшая правда; хотя, конечно, не все в этом рассказе и ложь. Впрочем, всяк волен верить или сомневаться.
Глава тринадцатая
Половина Аутафорта
Зима 1183/1184 года, Аутафорт
– Мы тревожились за вас, господин мой, – такими словами встретила дама Айнермада своего супруга, когда тот возвратился из Лондона – исхудавший, веселый, смертельно усталый.
Она была хорошей женой и доброй хозяйкой, эта дама Айнермада. Она приготовила горячую воду в бочке, чтобы муж ее мог умыться после долгого пути. Велела слугам зарезать поросенка, которого выкармливали на Рождество.
И лишь потом, обменявшись с супругом поклонами и поцелуями, украдкой, быстро, прижала к себе Итье – тот стерпел.
А Бертран смотрел на свою прекрасную жену, которая любила его так преданно, – и на душе у него скребли кошки.
* * *
Вы только что слышали о том, как вышло, что Бертран де Борн помирился со старым королем Генрихом. Настала редкая минута, когда Бертран проявил слабость – и вот оказалось, что простодушие и есть самая большая, самая что ни на есть удачная хитрость. Ибо стоило Бертрану искренне признаться в том, что растерял он все свое остроумие и лишь опечален теперь утратой Молодого Короля, на которого возлагал все надежды, как сердце старого короля – обычно ледышка ледышкой – растаяло. Может быть, как раз потому, что давно не видел он искреннего чувства – ни от приближенных, ни от удаленных, ни от родных своих детей, не говоря уж о супруге, королеве Альенор.
Как бы то ни было, а обнял Генрих Бертрана де Борна и не пожелал больше держать его в плену. Взял за руки Бертрана и сына своего Риго и соединил эти руки, сказав: «Будьте отныне друг другу опорой». И опустился Бертран на колени перед графом Риго и поклялся ему в верности, а граф Риго взял его ладони в свои. И Бертран встал с колен уже не врагом графа Риго, а его верным соратником и другом.
Итье глядел на это диво, широко раскрыв глаза и ничего не понимая. Только что отец был повержен и угнетен – но едва произнес Бертран несколько удачных слов, как король переменил к нему отношение. И граф Риго – вот что поразительно! – тоже к эн Бертрану переменился.
И вот уже все трое, чуть ли не обнявшись, беседуют о делах аквитанских, и Бертран дает весьма дельные советы графу Риго, как ловчее уязвить Адемара Лиможского. Ибо теперь, когда эн Бертран приведен к надлежащей покорности, несомненно захочет граф Риго возвратиться к старой вражде с эн Адемаром.
Граф Риго слушал очень внимательно, то и дело задавая вопросы, на которые Бертран охотно давал пространные ответы.
После принесли вина, мяса и прочих яств. И пировали граф Риго с Бертраном де Борном, вытирая жирные пальцы о шерсть вертевшейся под ногами собаки, и со смехом вспоминали былую свою вражду. Ибо нравились они друг другу с незапамятных времен, да только обстоятельства все время складывались не в пользу их дружбы.
Риго хлопал Бертрана по спине, от души хохотал, сам подливал себе вина, не дожидаясь, пока сонный слуга сообразит это сделать. Припоминал разные потешные случаи. Бертран, выпив как следует, тоже графа Риго по спине хлопал и смеялся.
Подозвали Итье, позволили и ему вина выпить. Граф Риго и Итье по спине потрепал.
– Настоящее богатство – такого сына иметь, – похвалил граф Риго Бертранова оруженосца.
– А у меня таких двое, – похвастался Бертран.
– Так отдайте мне одного, – попросил Риго. – В знак нашей дружбы.
– У вас, небось, сыновей столько, что можно армию набрать, – сказал Бертран. Тут Итье заметил, что отец вовсе не так уж пьян.
Граф Риго хмыкнул.
– Их я в глаза не видывал и не знаю, что они за воины, а вот вашего сына за это время узнал хорошо. Под стенами узилища ночевал…
