— Ну что, бойцы, отдохнули? — спросил он нас с Гримченко.
— Отдохнули, товарищ капитан!
— Тогда пойдем к вашему политруку. Он, как очнулся, все рвется с вами поговорить.
Мы последовали за капитаном, который, прихрамывая, направлялся к лазарету. В отличие от остальных моих товарищей, с которыми я попал к партизанам, в лазарете мне еще не довелось побывать. Если Оля была прикреплена к лазарету для ухода за ранеными и это было ее основное рабочее место, а Лешка с Гримченко бывали здесь по хозяйственной части – воды принести, еще что-то помочь, — то я практически все время своего пребывания в отряде провел с подрывником-старшиной в его хозяйстве, обучаясь премудростям взрывного дела или просто составляя компанию Трепову. Так что мне было даже интересно.
Впереди показался небольшой пятачок чистой земли. От остального леса он отличался только тем, что здесь на высоте человеческого роста между деревьями был растянут кусок брезента, зияющий несколькими прорехами. Со стороны лазарета подул ветер, и я почувствовал «аромат» этого места – смесь лекарственных запахов со слабыми нотками гниения и железистым привкусом крови. Чуть сморщил нос, но вскоре, видимо, привык к запаху и уже не обращал на него внимания. По мере приближения за деревьями уже стало можно разобрать некоторые подробности местного лазарета.
Под навесом лежали восемь раненых бойцов. Матрасами им служили какие-то мешки, из прорех в которых торчала набитая туда чьей-то заботливой рукой трава. Некоторые, несмотря на теплую погоду, были укрыты мешковиной или куском брезента, другие, наоборот, лежали с обнаженным торсом. В основном раненые были без сознания. Только двое негромко переговаривались между собой. А один из бойцов, мотая полностью забинтованной головой, громко стонал в бреду. Как раз над ним присел и что-то колдовал местный хозяин – фелшер, как его называл Митрофаныч.
Услышав наши шаги, врач встал и обернулся. Среднего возраста мужчина, с очень характерной еврейской внешностью. Под кучерявой, смолисто-черной шевелюрой поблескивали сквозь круглые стекла очков в тонкой проволочной оправе такие же черные глаза. Сами очки вольготно расположились на длинном носу. Упрямый изгиб рта и волевой подбородок говорили о том, что с этим человеком лучше не спорить. Врач был гладко, до синевы, выбрит. Одет он был в гимнастерку без всяких знаков различия, практически целую – несколько заметных прорех были аккуратно зашиты – и как будто выглаженную. Также поражали чистотой и отсутствием дыр, как у большинства из нас, его брюки. Сапоги, впрочем, были настолько же убитые, как и у остальных.
— Феликс Натанович, — обратился к мужчине капитан. — Я бойцов привел к товарищу политруку. К нему можно?
— Почему же нельзя? — Голос у Феликса Натановича был глубокий и без всякого следа воспетой анекдотами еврейской картавости, которую я невольно ожидал услышать. — Даже нужно, товарищ капитан. Он мне всех больных уже переполошил – вас звал. Вы уж, будьте так любезны, скажите ему, чтобы не шумел. А то меня он слушать не хочет.
— Скажу, Феликс Натанович. Обязательно.
Кивнув врачу, капитан похромал в дальний угол импровизированного лазарета. Только сейчас я заметил там Терехина. Политрук, голову которого украшал внушительный слой относительно чистых бинтов, сидел привалившись к одному из древесных стволов, служивших подпоркой для тента. Сидел он в какой-то скрученной позе, поджав ноги и спрятав лицо в ладонях упертых в колени рук. На наше приближение он не отреагировал – то ли спал, то ли о чем-то глубоко задумался.
— Товарищ младший политрук!
Услышав голос капитана, Терехин поднял бледное, осунувшееся лицо и посмотрел на нас.
— Вы почему мешаете врачу работать?
Политрук с трудом встал. При этом его немного повело в сторону – видимо, закружилась голова. Сотрясение мозга, подумал я, Терехин поймал стопроцентно. Однако, не обращая внимания на разрешение капитана не вставать, он упрямо поднялся на ноги. Правда, все же стоял привалившись спиной к дереву.
— Товарищ капитан. — Слова политруку давались с трудом. — Я просил врача привести вас и моих бойцов. Отпустить меня самого к вам он отказался…
— С вами, товарищ младший политрук, — перебил капитан, — мы уже все обсудили. И, насколько я помню, договорились, что вы дождетесь возвращения ваших бойцов с боевого задания. Впредь я вам, как командир отряда, в расположении которого вы в данный момент находитесь, приказываю не отвлекать врача от исполнения его обязанностей.
— С задания? — Судя по выражению лица, Терехин пытался что-то припомнить, а потом указал на меня: – Он тоже ходил на задание?
— Боец Найденов, как один из двух подрывников в моем отряде, тоже ходил на задание. Я помню ваши сомнения относительно него, товарищ младший политрук, но, исходя из доклада командира группы, Найденов полностью доказал свою верность Родине.
Это что же, политрук, пока меня не было, успел уже поделиться своими подозрениями с капитаном? Вот ведь какой бдительный оказался. Только пришел в себя, еле говорит, а сразу начинает указывать на меня как на возможного дезертира или, того хуже, вражеского шпиона!
— …На мине, заложенной им, — продолжал тем временем капитан, — подорвалась немецкая машина, в которой погибли вражеские солдаты. После взрыва Найденов, вместе с остальными бойцами группы, открыл огонь по противнику. Я думаю, этого хватит для того, чтобы снять с него подозрения?
По мне – так хватит с избытком. А Терехин, после речи капитана, долго молчал, переводя взгляд с него на меня и обратно. Но в конце концов он кивнул. Хотя я сомневаюсь, что бдительный политработник так легко от меня отстанет. Словам капитана он, конечно, поверит, но потом сам их перепроверит. И не один раз.
— Товарищ капитан, — продолжил после длительной паузы Терехин. — Я считаю, что нам необходимо продолжить идти на соединение с действующими частями Красной армии. И считаю, что вы, как командир Красной армии, должны поступить так же.
— Политрук. — Капитану было сложно стоять опираясь на костыль, и он, махнув Терехину, чтобы тот присаживался, и сам опустился на стоящий рядом чурбачок. — Мы уже ведь говорили с тобой на эту тему.
— Товарищ капитан. — Политрук упрямо продолжал стоять, заставляя капитана задирать голову. — Вы, как и я, давали присягу…
— Я помню присягу! — Капитан раздраженно, будто отметая слова Терехина в сторону, махнул рукой. — И продолжаю выполнять ее. Подумай сам, политрук! У меня восемьдесят бойцов, треть из которых ранена. Сколько дойдет до фронта? Сколько перейдет через него?
