Адлерберг его ждал: Макова провели прямо к нему в кабинет. Вид у министра двора был неважный: мешки под глазами, лицо бледное, утомлённое до предела, и седые волосы, борода, усы, обычно браво расправленные, как-то поникли вниз.
– Садитесь, Лев Саввич, – сказал он, потирая лоб. – Я вас слушаю. Только, пожалуйста, покороче, если можно…
Маков сел.
– Видите ли, Александр Владимирович… Сказать совсем коротко: на государя готовится покушение.
Адлерберг, сделав усилие, подался вперёд: твердый подворотничок врезался в заросшее собачьей шерстью горло.
– Что? – спросил сдавленным и каким-то неестественным голосом.
– Мною получены агентурные, достаточно надёжные сведения. Жандармы проморгали появление в Петербурге человека, известного под фамилиями Соколова и Осинова.
– Кто это? – спросил Адлерберг, с напряжением глядя на Макова.
– Террорист. Уезжая из Саратовской губернии, где проживал «в народе», он сообщил ближайшим товарищам, что собирается покуситься на жизнь Его Императорского Величества.
Адлерберг втянул голову в плечи. И снова стал почти обычным: а обычно он бывал похожим на барбоса.
– Откуда у вас эти сведения?
– От верного человека, – уклонился Маков. – Он давно был связан с моим помощником Филипповым, царство ему небесное, а теперь самые важные сведения передаёт мне.
– А он-то откуда узнал? – почти закричал граф, и выглядело это дико, грубо, и даже, пожалуй, страшновато.
Маков нахмурился.
– Александр Владимирович, – сказал негромко. – Я попросил бы вас на меня никогда не кричать.
Адлерберг, выпучив глаза, долго смотрел на Макова. Наконец буркнул:
– Прошу прощения, Лев Саввич. Но… И почему же, объяснитесь, вся эта срочность?
– Сегодня утром я получил известие, что Соколов готовится совершить покушение сразу после Пасхи.
– Завтра? – приподнялся граф.
– Возможно, что и завтра, – сказал Маков. – Вероятность очень высока. И я просил бы, чтобы вы немедленно передали это Его Императорскому Величеству. Со своей стороны, я усиленно порекомендовал бы отменить завтра и в последующие дни ежедневные прогулки государя…
– Что-с? – снова повысил голос Адлерберг. – Как это возможно?
Маков удивился. Он вспотел, разговор становился всё более длинным и всё менее понятным. Вытерев лоб платком, Маков поднялся:
– Со своей стороны… простите… я тоже приму меры к усиленному патрулированию площадей и улиц, прилегающих к Зимнему дворцу. Думаю, что и генерал-адъютант Дрентельн поступит так же.
– Он… знает? – странным голосом спросил Адлерберг, уже стоя на ногах и упираясь кулаками в стол.
– Я с ним ещё не говорил. И думаю, будет лучше и скорее, если вы просто передадите ему наш разговор, иначе наши ведомства опять вступят в длительную и бессмысленную переписку…
Адлерберг выпрямился, сделал несколько шагов. Теперь он выглядел совершенно бодрым. И подбородок его был гордо приподнят, по примеру императора.
– Да. Хорошо, – отрывисто сказал он. – Вы желаете присутствовать при моём разговоре с Дрентельном?
– Не уверен, – мягко отозвался Маков.
– Понимаю, – кивнул Адлерберг. – Кстати, еще четверть часа назад он был в Зимнем…
– В таком случае позвольте мне удалиться и приступить к моим служебным обязанностям.
– Удалиться? – удивленно переспросил Адлерберг, потом, что-то вспомнив, сказал: – А, да. Конечно. Но постойте…
Он приблизился к Макову почти вплотную.
– Лев Саввич, вы же понимаете, что такими сведениями вот так… запросто… не разбрасываются…
– Понимаю! – вспыхнул Маков. – И у меня не было никакого желания, уверяю вас, возвращаться в Зимний после стояния в церкви за спинами кавалеров свиты, которые развлекались, рассказывая друг другу пошлейшие анекдоты!
Адлерберг крякнул, секунду глядел на Макова, потом кивнул и процедил:
– Не хотите назвать имя вашего агента – не называйте. Но Государь, вы же понимаете, обязательно спросит об этом.
Он вернулся к столу:
– Не смею задерживать.
* * *
Маков поехал в министерство, хотя день был неприсутственным. Часовой у входа сонно вытаращил на него глаза. Двери долго не отпирали.
– Чёрт знает что! – выругался Маков, стремительно ворвавшись в вестибюль, мимо ошарашенных дежурных чинов. Один из них торопливо застёгивал китель, другой, метнувшись к гардеробной, что-то прятал за стойкой.
Поднявшись в приёмную, Маков увидел адъютанта: сняв сапоги, он сладко спал, растянувшись на мягком кожаном диване.
– Господин полковник! – сердито крикнул Маков.
Полковник подскочил, залепетал, путаясь спросонья:
– Ваше высокобла… высокопре…
– Молчать! – рявкнул Маков. – Немедленно отправьте курьеров к Зурову, Дворжицкому, Косаговскому! Я напишу им записки сию же минуту. И чтобы курьеры уже ждали у дверей!
Потом, оставшись в одиночестве в большом неуютном кабинете, Маков рухнул в кресло и подумал, что успеет сделать хоть что-то. Расставить вокруг Зимнего людей в статском, усилить посты на набережной, у Дворцового моста, у входа под арку Главного штаба. Всё, что от него зависит. А дальше – уж как Бог даст…
* * *
Настя сделала всё, что нужно. Но Соловьёв не почувствовал ни радости, ни облегчения. Скорее – что-то отвратительное, мерзкое, грязное…
Потом это прошло. Когда она вдруг погладила его по щеке и сказала:
– Такой деликатный молодой человек. И кого же вы убить-то хотите?..
Соловьёв промолчал – ему не хотелось отвечать грубо. И тут на секунду он почувствовал, как у него потемнело в глазах. На него внезапно словно что-то накатило: ему стало жарко, и Настя, совершенно обнаженная, чуть прикрытая сползшим одеялом, показалась ему прекрасной, как древнегреческая богиня с картины Эттли. Соловьёв повернул голову, посмотрел почти украдкой. В лунном свете, заливавшим голубым огнём всю комнату, тело Насти светилось, словно мраморное. У Соловьёва перехватило дыхание.
И он, подчиняясь чему-то, что было сильнее всего на свете, внезапно начал целовать, мять её груди, и, холодея от невероятной сладости, водить рукой между её ногами.
– Что вы! – пискнула тонко Настя. – Так с нами нельзя-с!..
Соловьёв застонал, рывком перевернулся и принялся за дело. Это грязно – и сладко! Омерзительно – и до ужаса сладко!
Настя сначала тихо ойкала, потом замолкла, стала помогать ему. Но ему уже не требовалось никакой помощи. Он весь горел новым, никогда еще не испытанным, огнём.
Это было наваждение. Нет, чудо. Это было открытие мира, о существовании которого он никогда не подозревал.
– Настя! Настя! – вскрикнул он, и с блаженным долгим вздохом замер, став невесомым…
