Это был упрек по поводу сегодняшнего «Кричи громче», но упрек очень мягкий.
– Да, я понимаю… – пролепетал Семен. – Благодарю от всего сердца… я… очень… Постараюсь оправдать доверие!
– Теперь насчет того, что вы будете исполнять на концерте, – сказал Алков. – Сомнений нет, это должны быть «Тени бога». Сегодняшний отрывок меня удивил… Вернее, поразил он правление нашей организации…
Глава союза вполне мог сказать «СРП – это я», и не погрешить против истины.
Правление существовало лишь для галочки, решения же принимал один человек.
– Да, конечно, – Семен истово закивал.
– Так что готовьте свой текст, репетируйте, – взгляд Алкова немного смягчился. – Мы же со своей стороны произведем действия организационного характера. Удачи.
Поднявшись, он протянул через стол ладонь: неслыханная честь для члена союза, вовсе не мэтра и не звезды.
Семен пожал ее и зашагал к двери, путаясь в собственных ногах.
Лишь оказавшись на лестнице, сообразил, что вспотел, да так, что горячие капли падают с бровей.
– Братишка, поздравляю! – Шустрик подскочил, обнял подопечного. – Сто баллов! Теперь уж мы развернемся! В издательство я завтра не поеду, выждем, когда станет известно, как высоко ты взлетел! Теперь мы будем ставить условия! Хе-хе, круто!
Вышли на улицу, но дождь показался не таким уж холодным, и осенняя ночь – не особенно мрачной.
– Куда едешь? – спросил продюсер, занимая пассажирское сиденье. – Подкинешь?
– За город. Без проблем, – ответил Семен, доставая ключи.
Жил Шустрик на Петроградском шоссе, рядом с метро «Войковская», а сам Корнейчук большую часть года проводил на даче, что располагалась чуть дальше Зеленограда, поэтому ему было по дороге.
Продюсер всю дорогу болтал, и, высадив его, Семен вздохнул с облегчением.
Хотелось пережить радость одному, спокойно, без криков и фанфар.
Семен включил радио, и двинулся по УКВ-диапазону: по «Азия-Минус» крутили Мураками в новом переводе, «На восьми холмах» передавала классическую, еще советских времен, запись «Бури» Шекспира, на частоте «Блатоты» сменяли друг друга низкопробные детективные рассказы, нафаршированные драками, стрельбой и тюремной романтикой.
– А теперь настало время нашего еженедельного хит-парада! – ворвался в салон веселый голос ведущего «Радиоогород». – Полусотня самых актуальных текстов недели!
А вот это можно и послушать, оценить тренд – кто идет вверх, а кто падает.
И где-то в четвертом или пятом десятке должен быть последний роман Корнейчука, вышедший весной, удачный, злободневный, но как он сейчас видел, не без недостатков.
На выезде из Москвы Семен попал в небольшую пробку, но вопреки обыкновению, раздражения не почувствовал.
В этот момент он не разозлился бы, даже если бы его «догнал» какой-нибудь лох. Туманившая сознание радость погасила бы гнев, злость и оставила бы лишь готовность простить ближнего своего.
Вот и указатель, за которым надо съехать с трассы…
Поворот, другой, под колесами оказался не асфальт, а грунт, и Семен понял, что заехал не туда. Матюкнулся негромко, выругал себя за то, что от воодушевления забыл о навигаторе и перепутал съезд.
Такое с ним пару раз бывало, но всегда днем, и так далеко он не забирался.
Дорога петляла по лесу, узкая, с лужами и мелкой порослью в колеях, говорившей, что тут ездят редко. Места для разворота пока не видел, а сдавать задом не хотел, так и катил вперед, сбросив скорость.
Деревья разбежались в стороны, открылось поле, утыканное какими-то буграми. Свет фар упал на один из них, и Семен понял, что это старый, наполовину развалившийся дом с прогнившей крышей, через которую торчит печная труба.
Похоже, та самая заброшенная деревня, о которой слышал от соседей по даче.
– Вот это номер, – пробормотал Семен, останавливая машину.
За домом виднелся покосившийся забор, заросли черной, увядшей крапивы. Посреди того, что некогда исполняло роль центральной улицы, торчал сруб настоящего деревенского колодца.
Ехать дальше смысла не было, вылезать из машины, в грязь и под дождь стал бы только идиот.
Но Семен ощутил укол любопытства и сунулся в бардачок за фонариком.
Слякоть под ногами оказалась не такой глубокой, хотя ботинки промочил сразу. Добравшись до колодца, посветил вниз и обнаружил, что там, на глубине метров в пять, плещется вода.
Интересно, кто заглядывал сюда до Семена и когда?
Год, два назад? Больше?
Развернувшись, он зашагал туда, где сквозь дождь светили фары автомобиля: хватит на сегодня приключений, самое время доехать до дома, туда, где тепло и сухо и в баре стоит французский коньяк.
Как раз под сегодняшние приятные новости.
– Но ведь есть люди, что пишут, но читать свои тексты не могут? Из-за робости… голос плохой если или немые вообще. Как быть с ними? Писатели они или нет?
Задававшая вопрос девушка была очень красива, и Семен невольно залюбовался.
– Ну да, такие люди есть, – сказал он после небольшой паузы. – Хотя их немного. Вы лучше меня знаете, какой жесткий отсев в тех же школах художественного слова, ну и здесь тоже…
Большой зал с сиденьями амфитеатром и старинной кафедрой из мореного дуба принадлежал литуниверситету, и выступать здесь перед студентами приглашали только признанных мастеров.
Когда Семену три дня назад позвонили и предложили встречу с первокурсниками, он немедленно согласился.
– Если автор не в состоянии читать, то его может спасти лишь исключительный талант, – продолжил Корнейчук. – И… профессионалы иного рода, живые магнитофоны.
Тут он подпустил в голос немного презрения.
В литературном мире к чтецам, что выступали с чужими текстами, относились пренебрежительно – писателями, настоящими творцами их назвать нельзя, но и обойтись без них порой нельзя. Коллег же, лишенных возможности озвучивать свое, жалели, относились как к инвалидам.
– Напомню вам, например, о великом немом, Михаиле Геллере, – сказал Семен. – Все же читали его произведения? И все слышали – но в чужом исполнении.
С короткой лекцией на тему «Литература в современном мире» он покончил минут пятнадцать назад и принялся отвечать на вопросы, которых у молодых и пылких, как всегда, много.
– Но как так повелось, с чего, что автор должен читать сам? Ведь его дело – писать! – требовательно поинтересовался лохматый мальчишка с верхнего ряда.
Семен не без сожаления отвел взгляд от лица девушки, что разрумянилась и стала еще красивее.
– Началось это с самых первых наших коллег, с рапсодов Древней Греции, сказителей Междуречья, Китая и Индии, что выступали перед сильными мира сего, читая эпические поэмы… Если помните, то «Законы Хаммурапи» смертную казнь обещают тому, кто присвоит чужое слово, а во времена египетских Птолемеев…
Слова лились легко, Семен ощущал направленные на него взгляды, одобряющие и восхищенные, чувствовал контакт с аудиторией и понимал, что выступление удается, а это значит, что его наверняка позовут еще.
Может быть через год, в канун очередного Дня Освобождения, или уже весной.
– …отсюда мы видим, как… – он споткнулся, обнаружив, что в задних рядах меж юных лиц маячит одно совсем немолодое.
И хорошо знакомое.
Игнат Черниковский сидел небрежно, развалившись и склонив голову набок.
«Что он тут делает? – подумал Семен, ощущая, что на него словно вылили ведро холодной воды. – Хотя да, он же у них внештатный профессор или что-то в этом роде…»
Мысль, которую начал развивать, скомкал и довел до конца с трудом.
И тут вмешался вполне себе штатный профессор литуниверситета, отвечавший за проведение встречи.
– Так, вопросов на сегодня достаточно, – сказал он противным дискантом. – Попросим теперь нашего гостя выступить перед нами. Ведь попросим, так?
Несколько студентов захлопали, лохматый юноша воскликнул «Конечно!», а зарумянившаяся девушка заулыбалась.
– Конечно, я почитаю вам – Семен вскинул подбородок и с вызовом глянул в сторону Черниковского: посмотришь, старый хрен, на что я способен, и может быть, сам тогда в отставку уйдешь. – Ту вещь, что звучала на телевидении, но другой отрывок… «Тени бога»!
Последнюю неделю он истово правил текст и помнил его наизусть.
Вот только какое место выбрать?
– Пожалуй, вот это… – Семен понимал, что его выбор определен ненавистью к Чениковскому, к высокомерному мэтру, наслаждающемуся собственной славой, но признаться себе в этом не боялся. – Тени вставали там, где, как он верил, тьма побеждена, не те тени, что царили тут ранее, а иные, живые, подвижные, уродливые…
Корнейчук читал, глядя вверх, в потолок аудитории, и сначала фразы выходили тяжело, их приходилось чуть ли не выталкивать, но потом забыл о Черниковском, о том, что выступает в том числе и персонально для него, и текст полился легко и свободно.
– Вик не мог понять, почему его инструменты, такие надежные и верные, не служат ему как ранее и отчего мутится кристально чистый до сего момента рассудок.
