— Ты очнулся, мой хороший!
Над ним склонилась женщина в белом халате, вот только лицо расплылось и не сказать красивая или нет, но голос молодой, привлекательный.
— Где я?
Арчегов с трудом вытолкнул из пересохшей глотки вопрос, будто горячим рашпилем царапнул небо язык.
Он вспомнил безумные глаза свитского офицера, опять услышал крик «Красная подстилка» и вспышку пламени. Голова тут же запульсировала болью, и Константин застонал.
— Лежите, лежите, больной, вам вредно волноваться!
«Она знает кто я, потому и на вы перешла», — ответ напрашивался сам, и генерал, еще раз непроизвольно застонав, резким голосом приказал:
— Попросите его величество прийти!
— Кого, кого?! — с искренним удивлением спросило молодое создание, в этом он сейчас мог поклясться.
— Его императорское величество Михаила Александровича!
Матерно в мозгу пройдясь по поводу бестолковости прелестного создания, чуть ли не по слогам разъяснил свою просьбу Константин Иванович.
— Таковых здесь нет!
«Вот деревня, и нашли таковскую», — поставил диагноз Арчегов и решил зайти с другой стороны. — Не могли бы вы передать мою просьбу найти адмирала Колчака?
— Колчака? — изумилась девушка. — А зачем вам пиво?
Арчегов аж задохнулся от такой наивности и решил, что девица определенно блондинка с восьмым размером груди — такие в мозгах не нуждаются. И потому мягко спросил:
— Я же в Одессе? Или меня куда перевезли? Какое сегодня число?
— Одесса?!
В голосе девушки прозвучало такое искреннее изумление, причину которого Константин не понял. Но тут же последовал вопрос, заданный весьма вкрадчивым голосом:
— А какого числа вы потеряли сознание? Да, кстати, как вас зовут, простите за назойливость?
— Я военный министр Сибирского правительства генерал-адъютант Арчегов! — Константин почувствовал, что начинает закипать чайником, поставленным на раскаленную плиту — крышка которого уже подпрыгивает и дребезжит, выпуская клубы пара.
— И сознание потерял 2 октября 1920 года, после того, как в меня всадили полдюжины пуль…
— Вас нашли на Кругобайкальской железной дороге. Старый бурят вынес ваше тело, больной. И сегодня 27 декабря 1997 года — вы были без сознания три дня…
От мягкого участливого голоса девушки у Константина жаром ошпарило все внутренности. Он потерял дар речи и впал в столбнячное состояние, не в силах даже вздохнуть. Только мысли в голове неслись ошалевшим наметом, норовя выбить лобовую кость.
«Не может быть!!! Так что же это такое деется! Это все был сон — царь, Колчак… Бог ты мой — я же Нину потерял! Бурят меня просто мухоморами напоил, вот у меня шиза и полезла!»
Потрясение было настолько велико, что Константин добрую минуту только хлопал ртом как рыба, вытащенная на берег. А глаза сами по себе обшарили комнату, похожую на одинокий бокс карантина — крашеные стены, убогая ископаемая обстановка. И девицу, наконец, хорошо разглядели — черноволосая красотка, очень юная, в белом медицинском халате.
— Вы в Слюдянке, вас поместили в отдельную палату… — словно из-под ватной повязки послышался голос медсестры, и мозг, переварив пищу для размышлений, начал выдавать результаты.
«А ведь сестры милосердия там платья носят с передниками и белые косынки. Эта одета в халат — явно училище после восьми классов закончила, очень молода. В Слюдянке я — похоже на правду. Да и Колчак у нее с пивом ассоциируется — все верно, я просто шизанул хорошо и жил во сне. И тело мое прежнее, не арчеговское — башка трещит, кости ломит, а с ногой совсем худо — будто в тиски зажата. Ну, Цыренджап, ну кудесник, мать твою в четыре загиба. Как только доберусь до тебя, взвоешь! На куски порву, как Тузик грелку!»
— Так, значит, вы настаиваете на встрече с императором Михаилом?! — голос девушки стал настолько вкрадчивым, ровным и доброжелательным, что Константин похолодел, догадавшись, что его может ждать в самом ближайшем будущем.
— Вы генерал Сибирского правительства, я вас правильно поняла? И знакомы с адмиралом Колчаком, и не пивом, а тем самым, что был настоящим? — глаза девчушки горели нехорошим огоньком, не предвещавшим ничего доброго.
«Писец! Это современность, мать ее, да еще с пивом! Хана! Девчонка сейчас к главврачу побежит, вон как глазюки загорелись — психа готового поймала. И отвезут меня на белой машине с мигалкой в Иркутск, прямиком на Гагарина, в чудный дом с решетками, где все жители в халатах. И посадят в палату, причем юмор проявят — рядом с „Колчаком“ и „императором“, вот смеха-то будет!»
Однако сейчас Константину было не до веселья. Реальная перспектива оказаться в психушке его не прельщала.
«Бомжом стану — жинка с шурином живо мамину квартиру пристроят, и это в лучшем случае. В худшем так наколют и „колесами“ накормят, что остаток жизни там и проведу. Надо спасаться!»
— Да что вы, милая, — самым проникновенным голосом произнес Константин Иванович. — Это я во сне с вами говорил, приснится же такое. Литературы про гражданскую начитался. Вот и понес «пургу», ничего не соображая спросонок. Я в Иркутске живу, на Байкальской. Зовут меня Константин Иванович Ермаков…
— У вас все тело в отметинах и шрамах. Вы воевали?
— Приходилось. В Афганистане и Чечне, еще была пара «горячих точек». Подполковник в отставке, инвалид второй группы — видите, что с ногой у меня, хожу на костылях. — Константин «подпустил слезу» — девчонка молодая, если на жалость надавить, то проскочить можно, не побежит за главврачом. А это сейчас главное…
— Родились вы когда, Константин Иванович?
— Появился я на свет 28 августа 1961 года. Да вы позвоните в ветеранскую организацию или военкомат, там живо подтвердят мою личность!
Говорить пришлось как можно убедительнее, и это принесло для него положительный результат — грозные огоньки в глазах девушки погасли. Она отошла от кровати, пожав плечами.
— Так вы определились, милостивый государь, кто вы есть на самом деле — Ермаков или Арчегов!
Со стороны раздался до боли знакомый, полный ехидства голос, и Константин от неожиданности даже смог повернуть голову, не ощутив болезненных уколов.
— Таки вы самозванец, Константин Иванович, самозванец!
Никогда еще генерал Арчегов не испытывал столь пронзительное чувство облегчения — ему показалось, что он готов воспарить над кроватью, настолько стало легко на душе.
На него пристально смотрел офицер в танкистской тужурке с погонами капитана, с изуродованным ожогами лицом. Но его голос Константин Иванович мог узнать из тысяч других, ибо к этому человеку невозможно было испытывать равнодушия, а сложную смесь перемешанного с ненавистью уважения. И ответ сразу же нашелся, в голове всплыла известная по кинофильму фраза:
— От самозванца слышу!
Москва
— Владимир Ильич, в последние месяцы сторонники Троцкого называют его чуть ли не вождем мировой революции…
— Наш Иудушка бонапартов сюртук решил на себя примерить?! Первый маршал советской республики? — голос Ленина сорвался на фальцет. — Политическая проститутка! Вот он кто такой! Троцкий не революцию видит в себе, а себя в революции!
За последние полгода вождь сильно сдал — болезни и сверхчеловеческое напряжение, вызванное победоносным походом на запад, серьезно ухудшили состояние здоровья «Старика».
Но он крепился, излучая сильнейший оптимизм — известия о падении Варшавы и Берлина на него действовали если не как лекарство, то как допинг на спортсмена или доза «дури» на наркомана в период ломки.
— Но ЦК знает про его шашни и не позволит навязать свою волю партии!
Ленин, чуть подволакивая ногу, шустро прошелся по кабинету — мягкий ковер хорошо глушил шаги.
Задернутые шторы, неяркий свет от лампы с зеленым абажуром создавали в кабинете почти научную обстановку, в которой так хорошо писать статьи о преимуществах социалистического хозяйствования. Но сейчас было не до трудов — известия из Берлина вызвали гневную вспышку у только что вернувшегося из Горок Ленина.
— Троцкий просит не менее десяти стрелковых и трех кавалерийских дивизий, — спокойно произнес сидящий в кресле еще относительно молодой человек с умными и блестящими глазами.
Это был «товарищ Арсений», Михаил Васильевич Фрунзе, старый большевик, в первую революцию отличился в Шуе, организатор многих выступлений и вооруженных восстаний.
Он только что вернулся из Ташкента, где налаживал оборону — дела в Туркестане сильно осложнились. Нет, белые строго соблюдали подписанное с красными перемирие, вот только втихаря вооружали и снаряжали армию эмира Бухарского, что вновь признал над собою протекторат российского монарха.
Да и хан хивинский, получая через Арал помощь от уральских казаков, подозрительно засуетился — его отряды уже неоднократно вторгались на линию железной дороги.
