В процессе «просветления» он многократно пересматривал все вероятные и невероятные варианты своей прошлой биографии, выискивал точки роковых решений, размышлял, как жизнь могла сложиться.
Само собой, мелькали мысли и о том, что путь Ирины и Сильвии был бы не самым худшим выбором и для него. Но, увы, «никто не знает своего часа» и своего будущего даже на несколько шагов вперед. Даже умеющий прыгать из прошлого в будущее и обратно по бесконечному числу мировых линий. Увы – не своих личных. Твое будущее всегда будет впереди тебя, как морковка перед ослом.
Это нужно родиться пресловутым «старцем Федором Кузьмичом» (он же, по легенде, Александр Первый, Благословенный), чтобы поменять мантию, трон и корону на лапти, котомку и посох странника.
У Ирины – у той была большая любовь, у Сильвии – отчетливый факт поражения и отсутствие любой приемлемой альтернативы, а Антон пребывал на пике карьеры и в зените успеха. Что, казалось бы, ему участь землянина, пусть безмерно богатого и практически (по человеческим меркам) бессмертного?
Как бы в насмешку судьба, кто же еще (Замок и Шульгин всего лишь ее орудия), дала ему очередной шанс, причем предварительно опустив по ноздри в дерьмо. Из князей да в грязь. Плыви, если хочешь. Кому, как не агенту, проработавшему в России с царствования Александра Второго, следовало помнить основополагающую, базовую национальную мудрость: «От сумы да тюрьмы не зарекайся»? Сам Император полумира, Николай Александрович, вместе со своей семьей ее правоту изведал в полной мере. Чин святого является достойной компенсацией нравственных мучений и смерти в подвале Ипатьевского дома? Не знаю, не знаю…
В лабиринте внутренних дворов, соединяющихся друг с другом длинными гулкими подворотнями и узкими щелями между грязными двух– и трехэтажными флигелями, было темно, мрачно и уныло. Несмотря на мороз, ощутимо воняло кошками, давно не чищенными помойками, еще какой-то гадостью из подвалов и подъездов. Не скажешь, что буквально в нескольких шагах, по ту сторону бывших некогда роскошными дореволюционных «доходных домов», протянулась правительственная трасса, щеголеватый Арбат. Не светилось ни одного окна в выходящих во дворы квартирах, только сквозь грязные стекла лестничных площадок пробивался тусклый свет сорокасвечевых лампочек. Поскрипывал от порывов ветра жестяной абажур на кронштейне под аркой ворот, не столько освещая выщербленный асфальт и стены в грязных потеках, как просто обозначая направление.
Нынешняя советская жизнь и так невеселая штука, а если еще ежедневно видеть и обонять здешние «прелести», так вообще в уме повредиться можно. Не случайно увидеть на московских улицах улыбающиеся или просто благожелательные лица практически невозможно. Как-то не доходит до граждан, что жить им стало «лучше и веселее» [26].
Антон передернул плечами. Как бы не в самом мрачном периоде русско-советской истории довелось ему оказаться. Бог с ним, с «большим террором», обывателя он не так уж и касается, репрессировано, по любым подсчетам, не больше пяти процентов из общего количества населения. А такой урон практически заметить невозможно (за исключением тех, кого это лично касается).
Дело в другом – для большинства людей нынешняя жизнь – полная безнадега, что бы там ни писали газеты и бубнило радио. С момента ликвидации НЭПа с каждым годом становится только хуже. Почти десять лет, как исчезли из продажи доступные продукты, введены паспорта для горожан и крепостное право в колхозах. Запрещено бесконтрольное перемещение в поездах, а иных средств транспорта практически нет. Шансов на улучшение жизни для большинства трудящихся – никаких, ни в квартирном вопросе, ни в продовольственно-вещевом. А из будущего отбрасывает свою тень великая и страшная война, пережить которую не суждено слишком многим…
Раньше Антону не приходило в голову задумываться о таких вещах, они его просто не касались, как не касаются Сильвии в ее особняке проблемы обитателей лондонских трущоб. А сейчас что вдруг случилось? Что за аура в этих дворах? Эманация «коллективного бессознательного» спящих в своих коммунальных ячейках десятков тысяч людей или что-то другое, непосредственно связанное с его теперешней миссией? Шутка подсознания, вдруг вообразившего, что из-за нелепой случайности или, наоборот, не случайности ему предстоит остаться здесь, в таком СССР навсегда, в нелепом для него качестве «рядового гражданина». Без связи, без друзей, без выхода.
А что? В шкуре просветляемого он себя тоже никогда не представлял, а вот пришлось же…
Да все это ерунда! Сделать по-быстрому свое дело – и назад.
Он сдвинул на всякий случай в боевое положение предохранитель «браунинга» «Хай пауэр», прихваченного из Замка перед визитом в Лондон, а оттуда – в Крым. Первое, что подвернулось под руку в собственном кабинете. Кто-то из парней оставил. По забывчивости или – чтобы карман не оттягивал. Тяжелая машинка.
Раньше, на протяжении всей своей службы на Земле, он не носил оружия, за исключением моментов пребывания на театре военных действий. Не было необходимости. Но после тюрьмы оценил привычку и склонность своих друзей-землян. Пусть в девяноста процентах случаев пистолет не пригождается, но гораздо хуже, если его не окажется в действительно критический момент. Будь он вооружен, когда его арестовывали, все сложилось бы совсем иначе. Он мог прорваться, уложить дээсника и его сопровождение, как Шульгин чекистов, выиграть несколько решающих минут, уйти на Землю. В другую сторону тогда история имела шанс покатиться. Для него лично и всех причастных тоже…
Но здесь ему, похоже, ничего не угрожало. Режимный Арбат охранялся пуще прежнего, во дворах даже собаки не лаяли, да тогда, кстати, бродячих собак в Москве, пожалуй, совсем не было. Строгости режима плюс практически полное отсутствие продовольственной базы. Ничего мало-мальски съедобного даже для самых непритязательных дворняжек в мусорники не выбрасывалось, люди все съедали подчистую.
Он определил местоположение люка, еще раз огляделся по сторонам. Кажется, в одном из дальних окон приземистого флигеля что-то мигнуло. Может, жилец на темной кухне папироску у форточки прикурил?
Антон попытался поднять крышку. Не тут-то было. Проушины, куда следовало вставлять специальный крючок, а за отсутствием такового и палец годился, при должной крепости оного, сейчас были забиты смерзшимся снегом. И вся круговая щель между крышкой и отбортовкой тоже. Абсолютно ему такая подлянка в голову не могла прийти. Он шепотом выругался, как умел.
