– Убивать нас будут, Михайла.
– За Пимена?
Дед удивленно изогнул бровь – реакция внука в который уже раз оказалась нестандартной. Естественным было бы вскрикнуть: «Как убивать? Кто?» – или что-нибудь в этом роде. Но Мишка, без всяких вскриков и других проявлений эмоций, просто спокойно спросил, вернее даже было бы сказать, осведомился. Дед вроде бы недовольно повел плечами, но комментировать поведение внука не стал, а ответил на конкретно заданный вопрос:
– И за него тоже… Но эта причина только для Пименова брата Семена – главная. У остальных – другое.
Мишка оглянулся на Листвяну. Та, и не думая уходить, стояла у двери, сложив руки под грудью. По всей видимости, дед доверял своей пассии полностью. Мишка свои соображения вслух высказывать не стал – деду виднее, задал следующий вопрос:
– Что другое, деда?
Дед повозил ложкой в миске со щами, вздохнул, отложил ложку в сторону. Было очень заметно, что старому сотнику тоскливо до невозможности. Мишка решил было, что деду не по нраву необходимость вести с четырнадцатилетним отроком разговор, как со взрослым, но потом пришла мысль о том, что в сотне намечается усобица – для сотника позор невыразимый. Дед прежде всего нуждался в моральной поддержке, и оказать ее требовалось немедленно.
– Деда, твоей вины здесь нет! Все к тому и шло. Ты же сам говорил, что разборкой с Пименом дело не кончится. Смуту в зародыше надо каленым железом выжигать! Объясни только: с кем и когда разбираться придется?
Дед зло отпихнул от себя миску так, что щи выплеснулись на стол. Мишка испугался, что Листвяна сейчас сунется подтирать и получит от деда затрещину, но ключница, видимо, уже достаточно изучила характер хозяина и не стронулась с места.
– Правильно, внучек! Выжигать! – Голос деда был полон злого сарказма. – А про то, что от нас после этого меньше полусотни останется, ты не подумал?
Мишка, удивляясь сам на себя, точно так же, как дед, отпихнул миску и тем же тоном парировал:
– А если не выжигать, совсем ничего не останется! Кто смутьяны, сколько их? Почему думаешь, что перед убийством не остановятся?
– Ну ты голос-то не повышай, мал еще на сотника…
Листвяна каким-то деревянным голосом прервала деда:
– Михайла Фролыч прав.
– Да знаю я, что прав!!!
Дед грохнул по столу кулаком, потом поднялся и захромал, стукая деревяшкой, от одной стены горницы до другой. Мишка и Листвяна остались неподвижны. Ключница лишь настороженно сопровождала глазами мечущегося деда, словно собиралась в нужный момент кинуться к нему и удержать от какого-нибудь безрассудства.
Мишка же сидел, упершись локтями в стол, и на деда не смотрел. Когда матерый мужик вот так мечется, словно зверь в клетке, лучше ему глаза не мозолить и вообще на него не смотреть. В такие моменты каждый взгляд чувствуешь кожей, и это заводит еще больше.
Наконец дед заговорил, ни к кому вроде бы не обращаясь и не ожидая от слушателей никакой реакции:
– Приходили ко мне… Кондрат и Касьян с Тимофеем… Хотят, чтобы я сотню на другие городища язычников повел – холопов набрать. Придурки… Жадность заела… Того не понимают, что это – война: опять, как сто лет назад, сидеть за тыном, в поле с оружием ходить и стрелу из-за каждого куста ждать. Только тогда у нас каждый муж воином был, а сейчас в Ратном холопов чуть ли не больше, чем самих ратнинцев, а воинов в строю меньше сотни! А в городищах только и ждут: ограничусь я Куньим или дальше пойду! Ждут и готовятся! А промеж холопов уже шепотки пошли: если ратники из села уйдут другие городища громить, поднять бунт да всех здесь вырезать! И шепотки эти не сами родились, приходят какие-то людишки из леса, нашептывают.
«Так, Кондрат – самый богатый хозяин в Ратном и братья Касьян с Тимофеем, которые все кожевенное и шорное дело держат. Ерунда! Эти люди основам управления не чужды, у каждого в подчинении десятки человек. Не могут они не понимать последствий. Идея с походом за холопами – явный „пиар“, для того чтобы натравить на деда тех, кто завидует добыче, взятой в Куньем городище. Все правильно: мстить за Пимена готов только его брат, остальным нужен другой повод. Идея пиар-кампании проста и понятна: Корней сам обогатился, а другим не дает. „Болезнь красных глаз“ – один из самых мощных рычагов воздействия на сознание субпассионариев – отнять и поделить. Остается только ваучеры на раздел лисовиновского имущества раздать».
Мишка набрал в грудь воздуха, стукнул, копируя деда, кулаком по столу и выдал в полный голос:
– Вранье! Все они понимают и никакой поход им не нужен! Всякую завистливую шваль на тебя натравить хотят, а сами толпу возглавят! Собирай верных людей и режь их поодиночке, пока действительно бунт не назрел! Если толпа попрет, не справимся!
– Дурак! Где они толпу возьмут? Все, кто не в строю, – под Буреем, а Бурей в усобицу сам не полезет и своим людям шелохнуться не даст!
«Да, сэр, это вы, пожалуй, слишком уж ситуацию на двадцатый век спроецировали. Впрочем, где-нибудь в Киеве или Новгороде толпу и сейчас можно собрать, но не в Ратном. Пардон, граф, это я погорячился».
– И второй раз дурак! – продолжил дед. – Усобицу они сами должны начать, а не мы, тогда правда на нашей стороне будет!
Дед еще раз мотнулся по горнице туда-сюда и, видимо успокоившись, присел к столу.
– Кхе… А насчет того, что про поход – вранье, тут ты верно угадал, молодец.
Видя, что дед, похоже, «выпустил пар», Мишка перешел на деловой тон:
– Значит, разговоры про поход им нужны только для оправдания своего бунта. Тогда, деда, надо выяснить три вещи: когда они нападут, какими силами и что мы им можем противопоставить.
Дед деловой тон принял, значит, действительно успокоился.
– Какими силами? Это подсчитать можно, загибай пальцы, Михайла. Перво-наперво, Семен. Потом братья-кожевенники Касьян с Тимофеем, у каждого к тому же по два сына – уже ратники, хоть и молодые.
– Семь.
– Еще Кондрат с двумя братьями Власом и Устином, да у каждого по взрослому сыну. У Власа, правда, старший сын только в этом году новиком должен стать, но все равно считать его надо.
– Тринадцать.
– Теперь Степан-мельник. У него старший сын ратник, второй тоже в этом году новиком будет, третий – тебе ровесник.
– Семнадцать.
– Еще каждый из хозяев может двух-трех холопов, способных топором помахать, привести.
– Для ровного счета, получается три десятка.
– Погоди, не все еще. Сколько-то народу, хотя вряд ли много, они еще уговорить смогут. Тот же Афоня на тебя зол. Так?
– Афоня из десятка Луки, не посмеет.
– А Луки в Ратном нет, он свою боярскую усадьбу обустраивает – в двух днях пути отсюда.
