На покрытой инеем щебенке лежала, раскинув руки и уронив набок голову с открытыми глазами и ртом, почти голая изможденная женщина в шортах и завернувшемся клеенчатом фартуке. У нее были короткие волосы такого богатого огненного колера, что перед ним стушевалось даже крылатое солнце на брюхе «стрелы». Налет седины не убавил яркости этого пламени.
Когда подошел Бессмертный, Вестник вскочил и услужливо повернул ее голову носком сапога, чтобы лицо смотрело вверх.
И Вирайя вдруг вспомнил шершавые своды адской кухни, сухой металл столов, накаленный тысячесвечовыми лампами. Вспомнил путаницу белых червей в кювете, рвотный дух крови, гари и формалина — и два живых, отчаянных карих огня под краем уродливой клеенчатой шапочки. Да, это были те самые глаза, они не умерли; оторочка густых ресниц дрожала над их гаснущей гладью. В глубине пульсировали крошечные золотые диски.
Ахнув, гневно заговорила о чем-то Аштор, виновато-недоуменно пискнул в ответ юный Вестник — мало ли везде дохлых рабов валяется! Вирайя не слышал. Он жадно рассматривал стертые до мяса, едва зарубцевавшиеся маленькие ладони женщины, подогнутые пальцы со струпьями на кончиках… Неужели эти руки смогли взломать изнутри толпу Горы Единого? Как она сумела выжить — почти раздетая, среди мерзлых груд камнепада?
— …Рядом нашли, — оправдывался Вестник перед грозно подбоченившейся Аштор, — там у нее под камнем вроде гнезда из разных лохмотьев. Думали — мертвая, а она дышит!
— Дышит, — машинально повторил Вирайя, глядя на растерянного пухлогубого юнца. Не появись они с Аштор — попинал бы мальчик свою находку сапогом, убедился, что рабыня вставать не собирается, спокойно всадил пулю в рыжую голову и наказал бы тем же заправщикам свалить труп где-нибудь подальше, дабы не осквернять взоры Священных…
— Дышит, — еще раз сказал Вирайя — и добавил бесцветным, чуть ли не унылым тоном человека, не допускающего даже мысли о чужих возражениях (прилипло за год с лишним в Ордене):
— Женщину в самолет.
Аштор не сказала ничего, только одобрительно пожала локоть друга.
…Как раз три кресла оказалось в тесной, — четверть положенной Священному площади отхожего места, — душной кабине «стрелы», кроме того сидения, что было занято пилотом, ухитрившимся даже в этой тесноте приложиться к резиновому полу перед Бессмертным. Вестники уложили рыжую женщину, будто шарнирную куклу, застегнули на ней привязные ремни. Пилот выпучил глаза и быстро отвернулся от соблазна. Черно-зеркальные, топоча по трапу, слетали за чемоданами, лихо вскинули жезлы, прощаясь: последняя почесть Внутреннего Круга Избранных своему двадцатидевятилетнему иерофанту! Люк захлопнут и заперт. Над горами — холод, ночь, тишина и пол оспенного лица приблудившегося бога.
Проснулась, прочистила глотку сиплым рыком, вздрогнула «стрела». Пошли качаться, как маятники, свешенные с кресла руки рыжей. Изогнувшись, насколько позволяли ремни, Аштор схватила Вирайю за колено. Крик ее чуть слышен:
— Только бы сейчас нам… не по-ме-ша-ли!..
Он думает о том же. «Стрела», проклятая и благословенная, как сама жизнь, «черная стрела»! Когда-то с шахматной крыши столичного храма ты унесла меня в таинственную область Ордена. Кому же, как не тебе, суждено спасти меня сейчас?
Со скрежетом лопаются кандалы земной тяги. Не слишком ли громко? Томительные мгновения все более сильной тряски, горячечного рева машины, переходящего в головокружительный свист. Нет — туда, в бункеры, едва доносился даже голос каменного шторма! И все равно скорее, скорее…
Наконец, рывок: грузно отекает тело, чьи-то пальцы через уши ввинчиваются в мозг…
Взлет!
Острова над унылым послепотопным мелководьем, заваленные буреломом, когда-то были зелеными холмами у реки, а теперь торчали из мутного зеркала, бурые, словно туши буйволов. Воскресшая река, промыв чистую голубую полосу в серо-желтом супе, подтачивала рыхлый берег острова, увенчанного двухэтажным кубом штаба сектора Бхара. Видимые сквозь прозрачную воду, на дне сцепились разбухшие оголенные деревья.
Испуганно посмотрев на Индру, Варуна сказал тоном человека, догадавшегося о страшном коварстве:
— Наверное, они узнали, что Архипелага больше нет, и потому осмелели. — Он поднял указательный палец. — Но откуда? Неужели нашелся Избранный, который мог…
— Ничего они не узнали, — хмуро ответил стажер. Он стоял, сунув руки в карманы брюк, широко расставив ноги и внимательно, цепко рассматривал все детали открывшейся картины. Солдаты — пилот и механик — жались к борту «стрекозы», шептались, нехорошо подмигивали друг другу, — одним словом, только дисциплина удерживала их от позорного бегства обратно в воздух.
— Ничего они не могли узнать. Напали, считая, что защита ослабела после землетрясения и потопа. Ночью видел факелы?
Варуна кивнул. Вопрос о том, почему штаб сектора вот уже вторые сутки не отвечает на вызовы, решился сам собой.
У речного прибоя неряшливо обрывалась дорога. Ворота были выбиты, асфальтовый двор за стеной усыпан бумагами, горелыми сучьями и трупами. В молочном, бессолнечном свете туманного дня буднично чернели твердые, словно рог, босые подошвы. Копья судорожно зажаты в острых, сухих кулаках. Те, кто выламывал ворота, валом лежали в проеме, облепив колоду импровизированного тарана. Очевидно, они были заранее обречены на смерть, как и весь отряд, ворвавшийся во двор и лежавший теперь полукругом, головами к дому, с безобразными дырами на лопатках — предметом особого внимания мух и оводов.
Взглядом пригвоздив к месту солдат, Индра кивнул Варуне, и тот, брезгливо подтягивая брюки, вслед за стажером полез через месиво в воротах.
Кровавый кавардак в комнатах дал возможность легко восстановить события. Пока смертники, валясь под огнем пулемета, отвлекали внимание казармы, — главные силы, по-обезьяньи ловкие и беспощадные, обрушились на штаб с тыла.
В солдатской спальне не все проснулись от стрельбы. Надо полагать, с перепоя. Один так и застыл, подложив ладони под щеку, с горлом, разваленным до уха; зато другой сопротивлялся, разбросал постель. Он ушел не один — истыканный ножами белокурый великан. Его пальцы сдавили шею извернувшегося винтом, маленького шоколадного охотника.
В столовой чьи-то сапоги торчат из-под растрощенной мебели, видны попытки поджога. Канцелярию сжечь удалось. Уцелевшие бумаги, подхваченные жаром костра, вылетели в разбитые окна и шевелятся теперь на дворе.
Командующий сектором умер, как Избранный классических времен. Он сидит за своим огромным Т-образным столом, запрокинув седую голову на спинку кожаного кресла — бронзово-загорелый, с носом гигантской вымершей птицы. У него маленькое, аккуратное отверстие в правом виске. Серебряный именной пистолет покоится на полу, под свесившейся рукой. Перед столом, головами к порогу, навалены тела нападавших. Они ворвались — но тут же повернули обратно, объятые ужасом, и твердая рука генерала расстреливала их в спины, пока не остался один патрон…
