Сколько детей умрёт в окружающих селениях от недоедания? Потому что удачливый вор и мошенник Ванька-попадун вляпался именно в эту местность?
Я уже несколько раз говорил: попаданец — разрушителен, смертелен для окружающих. Просто фактом своего существования, просто представлением о том, как надо жить. Что люди не должны голодать. Что побираться — неправильно.
«Побирающийся кусочками» не нищий — это просто человек, у которого нет хлеба в данную минуту; ему нельзя сказать: «бог подаст», как говорят нищему; ему говорят: «сами в кусочки ходим»; он, когда справится, сам подает, а нищий никому не подает».
Боярин не может сказать: «сами в кусочки ходим». Я — особенно: мне лжа заборонена.
И что делать?
Можно… спустить на «кусочников» собак. Или велеть батогами…
Знаете, как выглядит «нарастание социальной напряжённости в отдельно взятой боярской усадьбе»? — Вам перестают смотреть в глаза.
Вместо длинных, довольно бестолковых разговоров по любому поводу — с вами говорят односложно, междометиями. С вами стараются не встречаться. Баба, выскочившая из поварни с полным ведром помоев, ойкает и возвращается назад:
— Тама… этот… наш… пущай мимо пройдёт.
Конечно — не все. Есть такие, которые наоборот: спереди забегают и в глаза заглядывают. Только… Как сказал Жванецкий: «Люди делятся на тех, на кого можно положиться и на тех, на кого нужно положить». Почему-то… остаётся только вторая категория.
Кто из попаданцев подавал милостыню — «кусочки» — по 30 раз за день? Месяцами. Или — отказывал? С такой же частотой и продолжительностью? Кто смотрел в глаза этим людям? В глаза, полные стыда, в губы, шёпотом повторяющие: «Христа ради»?
И видел, как убывает зерно в амбарах. Как исчезает в торбах голодных людей то, что необходимо не для прогресса — да бог с ним! Не для процветания — для хотя бы полуголодного стабильного существования твоих людей.
Но у меня не подают.
Сработали те… попадёвые извраты, которые я так бурно тут инновировал.
Прежде всего — постоялые дворы на границах вотчины.
Оба заведения работают в режиме блок-постов с функцией информирования и фильтрации. «Хочешь пройти — проходи быстро. Шаг влево-вправо… прыжок на месте…». А сами они не подают: «у нас хлеба своего нет, живём на господских хлебах».
Приём широко известный: разделение функций. В людях, в пространстве… Хлеб и крестьяне — в Паучьей веси, Рябиновке, Пердуновке. На постоялых дворах хозяев нет — одни наймиты. Хозяин — я. Я бы побирающимся подал. Но до меня — им не добраться.
Ничего нового: «Жалует царь, да не жалует псарь» — русская народная мудрость.
Побирающихся — останавливают и разворачивают. Снова ничего нового: кордоны, заставы… — отработано ещё в Российской империи.
Энгельгардт очень точен в формулировании общенародной этической оценки: «не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех».
«…и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». Кому как не мне, здешних людей — повелителю, здешних мест — владетелю надлежит способствовать исполнению базовой христианской молитвы? Избавить их от возможности согрешить, от искушения? Искушения прокормить своих детей, не подавая чужим.
Молитва — к ГБ, а делать — мне. Делаем по-божески — избавляем.
Системный анализ сходу даёт две возможности.
Либо — «хлеба нет». Уточняю: «своего хлеба». Выплачиваю жалование хлебом. Не ново: так, на хлебных поставках из России, жило в 17 веке донское казачество. «Кусочничество» в то время в том месте — отсутствовало. Так у меня живут на постоялых дворах, хлебный запас — на три дня.
Либо — «нет просящих». Так живут все остальные в вотчине. Вотчина закрыта от посторонних, «согрешить» — не с кем.
Домна бы стала подавать кусочки, не спросясь у меня, и я думаю, что если бы я запретил ей подавать кусочки, то она бы меня выбранила, да, пожалуй, и жить бы у меня не стала. И не одна она. Но… они — тут, в Пердуновке, а голодные — там, за кордоном, у Фильки. «И вместе им не сойтись».
Были, конечно, и на кордонах сердобольные. Но подавать чужим майном… Я с Фильки спрашиваю за расход. Не за чьё-то милосердие, а за мой убыток. А он… спрашивает с работников и работниц. Двух дур загнали кирпичи жарить — остальным помогло. Помогло чётче отличать «своё» — от «моего».
Второе — фейс-контроль с обязательной санобработкой. Ещё не карантин — так, чисто укрепление личной гигиены.
Помыться-погреться на Руси любят. Постираться-подшиться, побриться-постричься… Потом за это всё заплати… А без этого — хода нет. Проход по вотчине — только организованной группой. Санный обоз и по списку.
Но главное: у меня не подают кусочки потому, что у меня есть работа. За которую я плачу хлебом.
У меня нет кучи необходимых для прогресса железок. Их можно было купить, но я сэкономил. Взамен двух очень интересных импортных кольчуг — купил хлеба. Конкретно — жита. Взамен очень красивого, как раз на мою плешь, шлема с серебрением, еловицем, бармицей и личиной я купил… Как вы догадались? — Правильно — жита.
И пускай в меня плюют все любители железомахания и эксперты по выколотке головных уборов на «Святой Руси»! Но поломать эту «кусочную взаимопомощь»… хоть бы на 20 верстах своей речки, Угры — для меня важнее. Потому что это неотъемлемое, безусловно прекрасное, душевное свойство русских людей, которое позволяет им выживать в тяжкую годину бедствий — есть смерть.
Смерть прогрессу. Смерть всякому прогрессу в сельском хозяйстве:
— А зачем? Не, мы как с дедов-прадедов…
— А то, что деды и прадеды регулярно голодали…?
— И чё? Ничё, в миру прокормимся. Наберём, за-ради христа, кусочков и, с божьей помощью, помолясь, даст бог и нынче… не помрем.
И столетиями будут воспроизводиться в России эти варварские технологии обработки земли. А всякие… с интенсивными технологиями — вроде хозяйства самого Энгельгардта, будут яркими, но очень маленькими оазисами, в океане исконно-посконного русского крестьянского землепашества.
Даже тот, кто хотел бы — воздержится.
— А зачем? На что ломаться, вкладывать, рисковать? Ежели и будет прибавка к урожаю — больше «кусочников» придёт, они прибавку и съедят. «Не подать кусочек, когда есть хлеб, — грех». Не, мы грешить не будем, у нас хлеба нет.
Кормить своих детей жёстким царапучим пушным хлебом… Потому что — идут и идут, просят и просят… «Разве уже очень расчетливый хозяин ест и по осени пушной хлеб».
— А зачем? Зачем быть расчётливым? Прорва-то бездонная. Зачем детей-то гробить? Поели сладко да и пошли побираться. Как все. Мир-то, бог даст, прокормит.
