Григория даже сердце зашлось, и он, не веря своим глазам, разглядывал рисунок. Жатка? Галльская жатка? Он когда-то давно читал о ней у Плиния Старшего, в его «Естественной Истории», но тут же позабыл об этом за ненадобностью. Это устройство придумали в северной Галлии, где лето было куда короче, чем в Риме, и рабы не поспевали собрать урожай. О жатке забыли, когда гигантские латифундии канули в лету вместе с Империей, а эти поместья раздробили на мелкие клочки, заменив рабский труд трудом литов [31].
Обычный деревянный ящик на колесах, который толкал сзади мул или бык. Спереди ящик был открыт и оснащен частыми зубьями, которые срезали колосья, оставляя солому в поле. Человек, который шел рядом, доской на палке сдвигал зерно в дальний конец ящика. Все!
— Господи, помилуй меня! — прошептал Григорий. — Так просто? Быть не может! Да это же и ребенку понятно. А почему вся Галлия костяными серпами хлеб убирает, словно мы не римляне, а германцы — язычники из глухого леса. Ведь еще триста лет назад вон чего делать умели. Совсем одичали мы, господи! Караешь ты нас слепотой и глупостью за грехи наши!
Владыка Григорий глубоко задумался. Пытливый практический ум заработал на полную мощь. Его церковь была очень слаба. Можно сказать, что она была тусклым огоньком света в языческой тьме местных лесов. И этот огонек горел только здесь, в Новгороде, почти не затронув остальное население княжества, счет которого шел на десятки тысяч. Владыка решительно встал, взял посох и пошел к князю, благо дом его стоял рядом. Свиток с рисунком он тоже взял с собой.
В княжеские палаты епископ Григорий ворвался, словно ураган, распугав служанок, испуганно прыснувших в стороны. Видно, они увидели в его лице нечто такое, возвышенное! А может, просто опасались посоха в его руках. Князь, который обедал с семьей, изумленно поднял на него глаза. Да и княгиня тоже удивилась несказанно. К ним нечасто врывались вот так вот запросто. Собственно, никто и никогда еще не врывался.
— Ты чего это буянишь, Григорий? — несказанно удивился Самослав. — Проголодался? Садись с нами, поешь.
— Не голоден я, — отмахнулся Григорий, позабыв даже положенные приветствия. — Дело у меня наиважнейшее к тебе, княже.
— Важнее, чем обед? — насмешливо прищурился тот.
— Намного важнее, — с серьезным видом ответил Григорий.
— Ну, тогда пошли ко мне в кабинет, — с сожалением сказал князь и встал из-за стола, положив на краюху хлеба немалый кусок мяса.
Они ушли, провожаемые возмущенным взглядом Людмилы, которая нечасто могла вот так спокойно пообедать с мужем, сыном и годовалой будущей герцогиней баварской, которая тоже с любопытством смотрела на происходящее, измазанная по уши в овсяную кашу. Княгиня крайне редко позволяла себе проявлять эмоции, а уж при посторонних — и вовсе никогда, поэтому епископ безнаказанно тащил князя по коридору. Ему не терпелось вывалить на государя свое новое знание.
— Ну, говори, почему ты мне нормально поесть не дал? — спокойно спросил князь, с аппетитом поедая бутерброд с олениной.
— Вот! — торжественно развернул свиток Григорий.
— Твою мать! — восхитился Само, который понял все в один момент. — Так просто?
— Бесплатно не отдам! — сразу расставил все точки над «i» Григорий. — Хочу, чтобы деньги от продажи на церковь шли.
— Законное требование, — в задумчивости ответил ему князь. — Договорились. Откроем мануфактуру, а часть прибыли на твой приход пойдет. Тебе еще все равно храм расписать надо, колокола отлить, облачение шить…
— Вся прибыль пусть на веки вечные в епархию идет! — поставил условие епископ.
— Ничего вечного не бывает, — поморщился князь. — Да эту штуковину повторить раз плюнуть. Она же чуть сложнее топора.
— Тогда долю выпиши моему приходу в новой мануфактуре, — упрямо сжал зубы епископ. — Я знаю, ты найдешь, как с этой жатки денег заработать. А мне еще церкви строить. А на какие, простите, шиши?
— Договорились, — немного неожиданно, но дальше князь торговаться не стал. — Найдем толкового мастера, дадим ему десятую часть, а остальное пополам. По рукам?
— По рукам! — торжественно сказал епископ.
— Так я пойду поем, твое преосвященство? — прозрачно намекнул князь. — А то жена расстроится.
— Да-да, конечно! — засобирался епископ. — Княгиня наша просто ангельской кротости женщина, но даже ангелов господних искушать не стоит. Ведь гнев их порой бывает страшен. Пойду я, княже. И помни, половина прибыли моя!
Обед в тот день так и не задался. Князь думал о своем, не обращая внимания на жену, которая пыталась поделиться с ним семейными новостями — княжич лоб расшиб, у княжны зуб режется. Но Самослав смотрел куда-то вдаль, механически пережевывая пищу, не чувствуя ее вкуса. Людмила, обиженно поджав губы, увела детей. Она поняла, что от мужа сегодня нет никакого проку. Его мысли были далеко отсюда.
— Боярина Люта позовите! — вышел из прострации князь. — И побыстрее!
Степенный боярин, который за годы сытой жизни обзавелся немалым брюхом, зашел в покои, коротко поклонился и сел напротив.
— Вызывал, княже? — спросил он Самослава.
— Смотри! — толкнул ему свиток тот. Боярин читал по слогам и только по-словенски. Тут же свиток был на латыни, да еще и на старой, которую только попы и знали. Лют морщился, разматывая его, пока не дошел до рисунка. Лицо его вытянулось в удивлении, он отбросил свиток и вытер проступивший на лбу пот.
— Да это же… Да мы же теперь…, - Лют не мог подобрать слов. — Это же насколько быстрее уборка будет теперь! Да теперь же запашку можно больше делать! А сколько рук освободится! Я Велесу жертвы богатые принесу!
— Епископу Григорию принеси, — посоветовал князь, который ругал себя последними словами. Как он сам до такого не додумался!
— Григорию? — задумался боярин. — Его свиток, значит! А, и принесу! Пусть его бог тоже радуется. Доброе дело сделал. Тут, князь, есть еще кое-что.
— Ну, говори, — сказал Само.
— Помнишь, ты как-то приказал рваные тряпки варить, а потом получившуюся дрянь на сетке сушить.
— Помню, конечно, — удивленно сказал князь. — Мы тогда еще крепко поругались с тобой. Ты ведь этого делать не хотел.
— Зря ругались, — отвел глаза Лют. — Я парнишку толкового на это дело поставил, а он не только тряпки, но и крапиву сушеную, и льняной очес варить начал. Короче, вот!
— Да что ж за день-то такой сегодня! — раскрыл рот Само, бережно, двумя пальцами держа в руках лист очень грубой серовато-желтой бумаги. — С ума сойти!
— Я так понял, княже, что на папирус мы больше тратиться не будем, — удовлетворенно сказал Лют, который был довольно прижимист. — Я уже и землю под новую мануфактуру подобрал.
— Это хорошо… это очень хорошо, — Само не мог насмотреться на
