показал священнику трофейный медальон, попросив оценить, что за образ на миниатюре. Православный ли?
– Униатский, – ответил священник, рассмотрев. – У нас так не пишут. Не переживайте, господин, – добавил, разглядев огорчение на моем лице. – Униатские иконы не запрещены. После того, как польские земли перешли под русскую руку, их храмы стали православными, но убранство и иконы в них остались прежними. Там и прежде служба по-нашему велась, разве что священство подчинялись папе, а не Синоду, как мы. Откуда у вас этот образок?
– Трофей, – не стал скрывать я.
– Я могу его освятить. Неизвестно, сделал ли это прежний владелец. Ему, как понимаю, Богородица не помогла. А так защитит вас.
– Сколько? – спросил я.
– Полуполтина.
Не фига себе у них расценки! За такие деньги крестьянская семья может питаться месяц. Кузнецу я заплатил столько же, но тот несколько часов молотом махал, даже к поминальному столу не пошел. А здесь молитву пошептать… Хотя, чего возмущаться? Хитрый поп с первого взгляда оценил состоятельность клиента. Одет в богатый охотничий костюм, при часах, медальон золотой. За крестик выложил гривенник, не торгуясь. Так я без монет останусь, а они нужны. Крестьяне сдачи с ассигнации не дадут – нет у них таких денег.
– Сделайте, батюшка! – кивнул я.
Поп взял медальон и скрылся за царскими вратами. Минут через десять вернулся и отдал мне влажный медальон – в воду совал. Из вредности я протянул ему пятирублевую ассигнацию. Не моргнув глазом, поп взял ее, выдав на сдачу горсть медяков. Ссыпав их в сумку, я поблагодарил священника и, получив от него благословение – хоть это бесплатно! – отправился к своим.
В день мы преодолевали не более сорока километров – вернее, верст. Обязательная дневка на пару часов (лошадь – не человек, ей отдых нужен), ближе к вечеру выбирали место для бивуака. Останавливались у рек – их тут охренеть, сколько. К 21-му веку многие пересохнут, а сейчас – только успевай пересекать вброд или по деревянным мостам. На бивуаках егеря расседлывали коней, вели их мыть и поить, заодно мылись сами. Стирали рубахи и портянки – к утру высохнут. Чистоплотность в русской армии возведена в абсолют – еще от Суворова пошло. Тот же Багратион в этом году издал приказ [68]: «Для предварения умножения болезней предписать ротным командирам, дабы они наблюдали: 1. Чтобы нижние чины не ложились спать в одежде, а особливо не разувшись. 2. Солому, на подстилку употребляемую, чаще переменять и смотреть за тем, чтоб после больных не подстилали бы под здоровых. 3. Надзирать, чтоб люди чаще переменяли рубашки, и, где возможно, устроить бани за селениями для избежания пожаров. 4. Как скоро погода будет теплее, избегая тесноты, размещать людей по сараям. 5. Для питья в артелях иметь квас. 6. Наблюдать, чтоб хлеб был хорошо выпечен. Впрочем, я уверен, что все начальники приложат неусыпное старание к сохранению здоровья солдата». А вот во французской армии все наоборот. Ее огромные небоевые потери объяснятся нечистоплотностью «просвещенных» европейцев. Не любили они мыться. Наполеон в письме жене хвастался, что они уже две недели не снимали сапог [69]. Герои, млять! Представляю, как от них воняло! Что, влом сапоги сбросить? Если главнокомандующий, тащивший за собой огромный обоз с ванной, походной кухней, палатками и прочим, так себя ведет, чего требовать от солдата? И эти люди будут нас чему-то учить?
Откуда я это все знаю? Читал. Хобби у меня такое. Чем еще заниматься вечерами одинокому мужчине, если он не на дежурстве? Водку пить? Не любитель я этого дела. По бабам бегать? Деньги нужны. Откуда они у фельдшера?
Моего Мыша обихаживал Пахом. Фурлейт решительно отстранил меня от мерина, пробормотав что-то про бар, которые погубят животину. Лошадей Пахом любит беззаветно. Помыв в реке, расчесывает им гривы и хвосты, что-то ласково приговаривая. И ведь не боится! Чтобы я в здравом уме подошел к коню сзади? Лошадки платят ему взаимностью: тычутся губами в лицо, выпрашивая вкусняшки, и Пахом их не обижает – угощает хлебом из своей пайки. У меня Мыш хлеб тоже берет, но как-то презрительно – словно одолжение делает. Скотина немецкая.
Хлеба, впрочем, хватает. В имении его напекли воз, который егеря методично опустошают. Для благородной публики в деревнях покупают свежий. На стоянках егеря варят кашу с салом; а вот для графини, ее дочери и нас со Спешневым личный повар Хрениной готовит кушанья по своим рецептам. Курица, поросенок, молодой картофель, огурцы, зеленый горошек, свежий лук и чеснок – все это опять-таки покупается у крестьян. Лакеи ставят на лугу стол, накрывают его скатертью и расставляют приборы. Сидим, правда, на скамейках, но все равно удобно. Кушанья запиваем вином, после трапезы пьем чай из самовара. Егерям наливают водки. Графиня не только не рассердилась на самоуправство Ефима, но и велела взять в дорогу пару бочонков для солдат. Вечерами те выстраиваются в очередь к емкости, и каптенармус важно разливает заветную жидкость в подставляемые стаканы от манерок. Раненых тоже не обделяют. Их везут на телегах, и они, благодаря попечению некого фельдшера, успешно поправляются. Ну, так бинты меняем ежедневно, водкой швы мажем, «бальзама Руцкого» не жалеем. От телег с ранеными ощутимо несет дегтем, но егерей это не смущает. Все лучше, чем гниющим мясом.
За угощение я расплачиваюсь с графиней песнями и историями. Пересказываю ей и дочке сюжет телесериала «Наполеон». Я ведь из Франции прибыл, не забыли? В тонкости тамошней политики, естественно, посвящен от и до. Слушают, затаив дыхание. От кого еще в России узнаешь о перипетиях семейной жизни императора? Как он влюбился в Жозефину, женился на ветреной вдове, а она наставляла ему рога, пока генерал воевал. Но Наполеон все равно ее не бросил. Развелся, лишь когда понял: совместных детей не будет. Перед этим убедился, что причина не в нем: несколько дам родили Наполеону сыновей. Среди них – графиня Валевская [70], которую Наполеону подсунули поляки с расчетом, что очарованный император позволит им возродить Польшу. И ведь не прогадали! Герцогство Варшавское – результат ласк предприимчивой графини. Но полякам мало, они мечтают вернуть земли бывшего Великого Княжества Литовского, отошедшие русской короне. Они и в моем времени будут на них зариться…
Не пишут здесь о таком. Людям во все времена нравилось подглядывать в замочную скважину. Оттого и в моем времени жизнь знаменитостей в центре внимания. Спешнев тоже слушает, хотя и делает вид, что ему это не интересно. А вот егеря любопытства не прячут. После ужина подтягиваются к нашему столу и, таясь в темноте, греют уши. Графиня от моих рассказов поначалу морщилась и поглядывала на
