Если бы я, затевая Праздник Душ, была бы вооружена моим теперешним знанием, то постаралась бы это как-нибудь учесть. Возможно, я бы заключила следующий пакт со всеми присутствующими:
«Мы встретимся как друзья при условии, что нам удастся пройти свой путь через боль. Можно встретиться и раньше. Но в этом случае не следует пестовать ожидания и надеяться на успех. Если по пути нам что-нибудь понадобится, мы должны об этом заявить. Мы не ожидаем того, что кто-то окажется в состоянии читать наши мысли».
Возможно, все было бы гораздо проще, если бы все переживали скорбь одинаково. Если бы все маршировали ей вослед четким размеренным шагом и при этом каждое движение души можно было бы предусмотреть заранее.
А с другой стороны — хорошо и так, как есть. Пусть это сводит с ума, пусть это непредсказуемо, пусть это требует напряжения всех сил. Но только так мы можем научиться по-разному видеть и понимать людей, скорбящих рядом с нами, и каждый раз задаваться вопросом об их реальных потребностях, а не пытаться заведомо стричь всех под одну гребенку.
Я понятия не имею о том, что же тебе нужно. Но я все же здесь. И потому постараюсь саму себя удивить тем, что же я тебе сегодня могу преподнести. Возможно, все случится вопреки ожиданиям и мне будет позволено обратить внимание на то, что преподносишь мне ты. Ты — мне, а не я — тебе, хотя я была настроена помочь, а не принимать помощь. Но и этот опыт я приму с благодарностью. Давай выяснять, что каждому из нас сегодня подарит наше пребывание вместе.
«Что плохого может быть в том, если мы с каждым будем общаться по этому принципу — неважно, скорбит он или нет? Что думаешь ты по этому поводу, многоуважаемый Голос?»
Да, это было бы прекрасно. Идеальная ситуация. Рай на земле. Достойная цель. Но вряд ли достижимая. Ведь мы же люди. Мы совершаем ошибки.
«Мне и самой об этом слишком хорошо известно. Но чего не избежать — того не избежишь».
28.4.2008
Мне кажется, что боль, которую испытываешь, потеряв близкого человека, равна сумме всех болей, которые ты причинил этому человеку в течение жизни. И много времени пройдет, пока эта боль притупится.
Из-за отсутствия возможности сказать: «Прости меня».
Провела час у Элизабет, моего психотерапевта. На самом деле лечащего врача Тимо. Мы, Хели и я, остановились на ней в качестве терапевта для нашего сына.
Тимо был таким худеньким и хрупким, и одновременно таким неспокойным сладкоежкой. Предполагалось, что Элизабет займется Тимо. Она же занялась Хели и мной, — нами обоими как парой. И с каждым часом, проведенным нами на занятиях у Элизабет, Тимо становился спокойнее.
Я снова у Элизабет. Одна. В последний раз мы виделись на Празднике Душ. А сегодня я пришла к Элизабет, потому что мне срочно нужна ее помощь. Потому что я не могу СПОКОЙНО думать о Тимо. Мне очень больно.
Когда бы я не грезила Тимо, я всегда ощущаю его буквально затопляющую меня любовь. Она так огромна. Она слишком для меня огромна, эта любовь. Она больше того, что я в состоянии вместить. Она сносит все границы. И разрывает при этом мое сердце.
Мне кажется, что боль, которую испытываешь, потеряв близкого человека, равна сумме всех болей, которые ты причинил этому человеку в течение жизни. И много времени пройдет, пока эта боль притупится. Из-за отсутствия возможности сказать: «Прости меня».
Я не заслужила такой огромной любви. Я ее не достойна. Я не была достаточно хорошей матерью. Я наделала много ошибок. Мне нужен Тимо здесь, на земле, чтобы перед ним извиниться.
«С чего это ты взяла, что не была хорошей матерью?» — спрашивает Элизабет.
«Я должна открыть тебе нечто ужасное».
Элизабет предусмотрельно вручает мне пачку бумажных носовых платков и откидывается на спинку стула, чтобы меня слушать.
«Однажды, месяца два назад, мы всей семьей ехали куда-то в машине. Тимо играл по дороге моей любимой шариковой ручкой, несмотря на то, что я строго ему запретила это делать. Ручка упала и куда-то закатилась. Ее невозможно было найти. Бедняга ужасно расстроился. Но я не захотела себя пересилить и сказать ему: «Ничего страшного. Не расстраивайся».
Потеря ручки меня ужасно огорчила, я дала ему это почувствовать в полной мере. Тимо предложил мне взамен все свои карманные деньги. Но ручка была куплена мною в Голландии. Здесь ее было не купить. Я решила по-настоящему продемонстрировать ему свое расстройство, чтобы сделать ему больно, что называется, в воспитательных целях. И предоставила Тимо самому справляться с собственным чувством беспомощности.
А теперь самое ужасное.
Незадолго до смерти Тимо я нашла эту шариковую ручку. Оказывается, ручка оставалась дома, провалившись в щель между стеной и каким-то ящиком. А шариковая ручка, потерянная некогда в машине, была, оказывается, совсем другой, не представляющей для меня интереса.
Я страшно раскаиваюсь. Как же я могла позволить себе быть настолько самонадеянной. И причинить такую боль Тимо!»
Я рыдаю в три ручья. Пропитываю слезами уже четвертый бумажный платочек. Мои страдания подобны родовым схваткам. Болезненное напряжение мускулов — гейзер слез, и так далее, по нарастающей. Конец не предвидится. Элизабет внимательно слушает, спокойная, как всегда. Но ее мягкий взгляд достаточно красноречив, шлет мне важное послание:
Все хорошо. Все, что ты говоришь, — очень важно. Я с тобой и тебя не оставлю.
Моя исповедь меня обессилила. Бумажные носовые платки закончились. Перехожу на туалетную бумагу.
«Единственный, кто может тебя простить, — ты сама».
Вот первые слова Элизабет после пятнадцатиминутной паузы. Тихие. Теплые. Конкретные.
Как могу я себя простить, лишенная возможности загладить свою вину? Ведь нельзя сказать Тимо, как же я сожалею о каждом сорвашемся несправедливом и злом когда-либо сказанном ему слове!
«Я не заслуживаю его великой любви».
«Так и есть. Ты не заслуживаешь этой великой любви».
Тишина. Мои глаза превратились в два больших вопросительных знака. От ужаса я даже забываю плакать.
Означает ли это, что мы все недостойны любви? Означает ли это, что от вины никогда невозможно освободиться?
«Нет человека, способного заслужить ту великую любовь, которую ты ощущаешь через Тимо. Любовь безусловна. Мы вовсе не должны ее заслуживать. Именно этот признак делает любовь любовью. В человеческом образе мы пришли на эту землю, чтобы совершать ошибки. Нам невозможно не совершать ошибок. Но мы можем на собственных ошибках учиться. И расти над собой.
