– Ведьма, подсказал я.
Полковник улыбнулся, но от комментариев воздержался.
– Значит, Странник и Ведьма. Они уцелели в перестрелке, в которой погиб Седой. Они знали, кто их предал, выследили Войновского и ликвидировали его. По нашим сведениям, Войновский давно уже на подозрении у руководства эсеров, и с этой стороны накладок быть не должно. Теперь о вашем внедрении. Через несколько дней в Александринском театре дают пьесу Зинаиды Гиппиус «Зелёное кольцо» в постановке Мейерхольда. На спектакле ожидается муж Гиппиус Мережковский, Керенский, ну, и, думаю, кто-то из господ эсеров тоже пожалует. Вы пойдёте на спектакль, прихватив с собой трость Войновского. Дело в том, что в его агентурном деле прописано, что эта трость является неким отличительным знаком этого господина. Заметили, у неё ручка необычной формы? Ваше появление в театре с тростью Войновского вызовет к вам интерес со стороны тех, кто вам нужен…
– … А дальше по обстановке, – закончил за него я. Прекрасно! Отличная работа, Пётр Евгеньевич.
– Был рад оказаться полезным, – произнёс Львов, отвернувшись в сторону, чтобы я не мог видеть выражения его лица.
– Мне бы ещё описание личности этого Седого, – произнёс я, сделав вид, что не заметил демарша полковника. – Как-то не хочется засыпаться на мелочи.
Львов достал из кармана фотокарточку и молча протянул мне. Группа мужчин позировала стоя на фоне незнакомого мне пейзажа. Присмотревшись, я обнаружил на снимке знакомые лица.
– В центре Азеф, а рядом Савинков, – произнёс я, как бы рассуждая вслух.
Полковник тут же насторожился.
– Откуда вам это известно?
– Пётр Евгеньевич, у НАС эти лица присутствуют в каждой приличной энциклопедии, – снисходительным тоном пояснил я.
– Ну, конечно! – язвительно произнёс полковник. – Я мог бы и догадаться. Эти господа, верно, стали, то есть, я хотел сказать, станут значимыми людьми?
– В какой-то мере, – кивнул я. – Имя Азеф стало синонимом предательства, а Савинков погиб в статусе врага народа.
– Даже так? – изумился Львов. – Что же там у вас такое творилось…
– Скоро узнаете, – усмехнулся я. – Впрочем, с вашей помощью, я надеюсь, нам удастся кое-что исправить. Так кто здесь Седой?
– Слева от Азефа.
ОЛЬГАНормальная женщина не станет долго существовать без зеркала, в котором она может увидеть себя в полный рост. Пришлось немного поработать «пилой», зато результат на всю фигуру. Треснувшее зеркало перекочевало в чулан, а его место заняло очень похожее, правда, не волшебное, зато целое. И вот теперь в нём отражается очень даже симпатичная дама в вечернем платье, срочно сшитом на заказ модным дамским портным, в меру приправленная украшениями (спасибо дедушке Юзеку) и с новой причёской. Мишка положенную долю комплементов уже отпустил и теперь сидит на диване и ноет, что нам пора выходить. А ведь этот тип во фраке и с «бабочкой» – никогда его прежде таким не видела – прав. Надо подъехать к театру – разумеется, мы возьмём извозчика – минимум за полчаса до начала спектакля, чтобы освоится, на других посмотреть и себя, красивую, показать. Потому не без сожаления отворачиваюсь от зеркала и коротко произношу:
– Я готова!
* * *
Возле театра я уже бывала. Не так давно, когда сто лет спустя мы гуляли с Мишкой по Невскому проспекту. Мы тогда свернули к памятнику Екатерине II, а потом дошли до театра. Мишка мне тогда все уши прожужжал и про Росси, и про то, что, хотя официальное название театра «Российский государственный театр драмы имени Пушкина» – о, боже, я это запомнила! – название «Александринка» приклеилось к нему ещё с тех незапамятных времён, в которых мы теперь и пребываем. А вот внутри здания я оказалась впервые. Это что-то! Наш Новосибирский театр оперы и балета выглядит на фоне этого великолепия бедным родственником. А на меня обращают внимание и это приятно. Билеты Мишка купил в ложу второго яруса. По его словам, отсюда и видно хорошо и к себе особого внимания мы привлекать не будем. Корзину с цветами, которую Мишка приволок с собой, он сдал в гардероб вместе с верхней одеждой и там же разжился театральным биноклем. Теперь высматривает кого-то в зале. Видимо, нашёл, тянет мне бинокль и тихонько говорит, сопровождая слова стрельбой глазами:
– Посмотри, в директорской ложе Гиппиус, Мережковский, Керенский, остальных я не знаю.
Про Керенского я помню только то, что он убегал от большевиков в женской одежде. Фамилия Мережковский тоже о чём-то говорит, а вот про Гиппиус я узнала недавно от Мишки. Дни перед спектаклем были перенасыщены новой информацией. Мало того, что мы напару изучали светский этикет, так Мишка ещё раздобыл книжки Мережковского и Гиппиус и заставил меня, их прочитать. Теперь я понимаю, почему мы их не проходили в школе – такого издевательства над детьми даже наша педагогическая наука допустить не могла. Хотя тут я немножко кривлю душой. Кое-что вполне даже читаемо. Рассматриваю директорскую ложу в бинокль. Керенский мужчинка вполне даже себе ничего, как и бородач Мережковский. А эта худосочная блондинка, значит, и есть Гиппиус? Мишка говорит, что она тут слывёт за красавицу. Ну, не знаю, к тому же она, кажется, больна. Опускаю бинокль и слушаю бормотание Мишки, который изучает программку: «И почему я был так уверен, что в этой пьесе играет Савина?».
Начался спектакль. И чем дольше я смотрю на сцену, тем больше начинают одолевать меня смутные сомнения: чей-то развратом попахивает! Выходит, мы там ничего нового не придумали?
В антракте Мишка помчался вручать цветы. Поскольку мороженного у него нет, как и детей в директорской ложе, можно смело ему довериться и понаблюдать в бинокль, как он там управится.
МИХАИЛВблизи от входа в директорскую ложу ошиваются два каких-то бугаеподобных типа: толи шпики, толи боевики – по рожам, скорее, последнее. Косятся, но не препятствуют. Оставляю корзину возле двери, заговорщески подмигиваю ближнему бугаю и вваливаюсь в ложу. Начинаю молотить языком прямо с порога, пока недоумение присутствующих не переросло в неприятие.
– Господа, прошу прощения за то, что пришёл, не зван, но не смог отказать себе в удовольствии выразить почтение столь приятному обществу. Позвольте представиться: Жехорский Михаил Макарович!
Быстро окидываю взглядом ложу. Две женщины. Вторая, видимо, жена Керенского. Трое мужчин. Керенский и Мережковский на виду, а третий в тени, лица не разглядеть. Если те двое за дверью кого и охраняют, то только его. Похоже, я удачно зашёл. Трость в моих руках он разглядел отлично!
Мережковский, подождав, не добавлю ли я ещё чего, вежливо произносит:
