Другие документы просто воспроизводят благотворительные акты оставления в наследство, имеющие целью помочь душе жертвователя — хотя весьма вероятно, что в обмен за это следовали дары, о которых не упоминается. Следующий фрагмент показывает рыцаря Четвертого крестового похода, который делает подобное пожертвование:
«Я, Жоффруа де Бьюмон, довожу до всеобщего сведения в настоящем и будущем, что, направляясь в Иерусалим, с согласия и по желанию моей супруги Маргариты и дочерей Денизы, Маргариты, Алисы и Элоизы, я, из любви ко Господу и ради спасения собственной души, отдаю и уступаю бедствующим монахам св. Иосафата 5 сольдо в год из моего дохода с Бьюмона. [Деньги будут переданы] в празднование св. Ремигия [13 января] в руки братьев, предъявивших сей документ. Для того, чтобы изложенное было утверждено и сохранено, я подтверждаю составленный договор своей печатью. Составлено в мае месяце 1202 года».[221]
Для некоторых источник дохода обеспечил один из пунктов появившейся в декабре 1198 года буллы папы Иннокентия «Graves orientalie terrae». Папа наложил налог в одну сороковую часть ежегодного дохода Церкви, провозгласив:
«Если крестоносец не может оплатить путешествие, вам надлежит обеспечить ему достаточную сумму из этих денег, получив от него клятвенное заверение, что тот останется в восточных землях для их защиты не менее, чем на один год или более продолжительное время — в зависимости от размера субсидии».[222]
Нам неизвестно, какие суммы были собраны в результате этой меры — но едва ли это были особо крупные деньги, и нет уверенности, что все они дошли до оговоренных получателей. Однако некоторое количество людей все же, вероятно, смогло обеспечить свое участие в крестовом походе именно таким образом.
Кроме денег, крестоносцам необходимо было собрать всю экипировку, нужную для военной экспедиции, цель которой отстояла от их родины на несколько тысяч миль. Нужно было закупать сотни лошадей, от боевых коней до тяжеловозов, которых предполагалось запрягать в обозы, перевозящие грузы в Венецию. В кузницах Северной Франции ковались тысячи запасных подков, шорники шили седла и упряжь. Изготавливалось и закупалось оружие и доспехи, заново красились щиты. Купцы заботились, чтобы каждый из представителей знати мог приобрести самое лучшее снаряжение, которое они могли себе позволить. Нобли выбирали изысканные наряды и знамена, чтобы они служили украшением их отрядов.
Некоторые стремились украшать и свои доспехи. Во время Третьего крестового похода Санчо Мартин, выходец из испанской знати, носил зеленый жилет и украсил свой шлем отростками оленьих рогов. Бросающееся в глаза облачение Санчо, несомненно, привлекло к себе внимание — когда он появлялся на поле брани, «все сарацины мчались к нему, скорее чтобы посмотреть на необычное украшение, чем ради других причин»[223]. Воины упражнялись перед битвами, практикуясь во владении мечом и других боевых искусствах. Вновь был наложен запрет на рыцарские турниры, и на сей раз он соблюдался, чтобы во время состязания не был ранен или убит кто-либо из будущих крестоносцев.
Кроме того, армию нужно было кормить. Часть продовольствия можно было взять с собой. Копченые свиные туши зачастую перевозились тысячами. На десятках телег громоздились мешки с пшеницей, бочонки с вином, другие продукты, которые могли сохраняться долго. Но остальную часть съестных припасов нужно было закупать по пути — а это означало необходимость брать с собой деньги или другие ценности. Для нас, привычных к использованию кредитных карточек и переводу валюты в другие страны, мысль о перевозке увесистых золотых или серебряных предметов за границу в качестве платежного средства кажется дикой. Из-за появившейся у множества людей потребности в наличных деньгах возник внезапный огромный спрос на монеты в таком количестве, что едва ли его можно было покрыть. Учитывая этот фактор, а также практику перевозки с собой тысяч монет небольшого достоинства и механику обмена денег в те времена, становится понятно, что выбора не существовало. Крестоносцы были вынуждены везти с собой объемистые церковные украшения, драгоценные камни или одежду, такие предметы обихода, как блюда или ножи, чтобы по мере необходимости обменивать их на еду или питье.
С приближением минуты расставания всех крестоносцев, от самого знатного аристократа до самого мелкого прислужника, охватывала смесь возбуждения и страха. Те же чувства пронизывали мысли близких и домочадцев, которых они должны были покинуть. Что ждет участников похода? Слава и богатство — или страдания, боль и смерть? Знать часто проводила ожидание в роскошных пиршествах, на которые собирали друзей и семьи. Также время занимало приведение в порядок дел, решение спорных вопросов и молитва о благополучном возвращении. Среди духовенства происходил сходный процесс. Церковнослужители покидали свои братства — «семьи» — и, будучи вооружены лишь верой и молитвой, тоже задумывались о том, какие испытания готовит им Господь.
И вот наконец в день отправления все погрузились в скорбь прощания: последние клятвы, последние слова, последние объятия. Фолькер Шартрский описывает страдания крестоносца, расстающегося со своей супругой:
«Тогда муж назвал жене время, когда надеется вернуться, уверив ее, что, если по милости Божией он уцелеет, то непременно вернется к ней. Он вверил ее Господу, наградил долгим поцелуем и, пытаясь унять ее слезы, пообещал, что вернется. Она же, боясь, что никогда больше его не увидит, не в силах была устоять и пала на землю, оплакивая своего возлюбленного, которого теряет для этой жизни, как если бы он уже умер. Он же, словно был лишен к ней жалости — хотя и сожалел о ней — и словно бы слезы жены и огорчение друзей его не трогали — хотя сердце его скорбело — решительно распрощался».[224]
Робер де Клари писал: «Там было множество отцов и матерей, сестер и братьев, жен и детей, и все они рыдали о своих любимых».[225] Трубадур рыцарь Конон Бетюнский пел о своем страхе и боли при расставании с женой и, хотя в стихах царит рыцарский дух, в них прорываются и подлинные чувства Конона.
Увы, любовь моя, сколь скорбная разлука
Мне предстоит с прекраснейшей из дам,
Кому когда-либо служили и любили.
Пусть в милосердии своем Господь позволит к ней вернуться
Но покидаю я ее с сердечной мукой…
О, увы! Что молвил я? Ее я не покину!
Пусть я уйду, чтоб Богу послужить,
Но мое сердце остается с ней![226]
Виллардуэн пишет о «множестве слез, которое, как вы представляете, было пролито от горя при расставании с родиной, друзьями и своим народом»[227]. Последний крестоносец, охваченный скорбью разлуки, разрывается между чувством потери и страхом: «Я не позволил себе оглянуться… опасаясь, что сердце мое рванется обратно при взгляде на родной замок и двоих детишек, оставленных там»[228].
Многие из крестоносцев с севера Франции начали путешествие в Венецию в конце весны или начале лета 1202 года. Виллардуэн задержался с отправлением до Троицы (2 июня), что делало назначенную дату отплытия 29 июня совершенно невероятной. В результате своевременно прибывшие в Северную Италию вынуждены были терпеть долгое ожидание своих товарищей.[229]
Крестоносцы двигались по одному из основных торговых маршрутов того времени. По случайному совпадению, Шампань была центром европейской экономики; энергичное покровительство торговле привело к возникновению четырех ежегодных ярмарок (в Провансе, Труа, Лагни и Бар-сюр-Об), которые вместе составляли важнейшее коммерческое явление средневекового Запада. Эти ярмарки служили местом встречи купцов из Англии, Фландрии, Германии и Северной Италии, равно как и из самой Франции. Необходимость добираться до ярмарок вызвала развитие сети дорог, которыми смогли воспользоваться и крестоносцы. Для тех, кто шел из Фландрии, дорога вела из Брюгге в Реймс и Шалон, а оттуда — в район крупнейшей из ярмарок, город Труа. Сразу к югу от Труа пилигримы двигались вдоль участка реки Сены, а затем направлялись по дорогам в Италию. Такой маршрут предоставлял крестоносцам преимущества перемещения по хорошим дорогам (впрочем, зимой они представляли собой лишь полностью залитые грязью колеи), где было возможно купить еду, остановиться для молитвы и отдыха.
Гораздо более легким путем для перевозки объемистых грузов были реки — так что, вероятно, часть поклажи крестоносцы перевозили именно этим путем. Но большая часть армии все же передвигалась верхом, пешком или в повозках, зачастую двигаясь вдоль рек, по которым на лодках перевозилось их имущество. Ниже Шатильон-сюр-Сен дорога проходила по местности, покрытой густыми лесами, где на торговцев часто нападали грабители. Впрочем, в случае с крестоносцами само количество людей защищало их от ограблений. Там, где Сена переставала быть судоходной, все перемещавшееся по реке снаряжение приходилось переносить на сухопутный транспорт. Далее к югу дорога шла по известняковому плато, а затем по возвышенностям и долинам до Дижона. Дальше она продолжалась вдоль другой речной артерии — Соны, углубляясь в Бургундию.
