совал! Ты же видел, как я мёд брал?
Слушая их перепалку, я мазнул пальцем по тугой поверхности сот. Сунул палец в рот — сладко. Но была в этой сладости еле уловимая горьковатая нотка. Словно перчинка, она чуть заметно обожгла корень языка.
На душе стало легко, словно с неё свалился неподъёмный камень. Я втянул ноздрями лесной воздух, почуял запах хвои, прелой листвы и грибов.
— Хватит время тянуть! Солнце садится. До заката надо выбраться из болота. Идём!
— Что там было? — спросил болотник. — Гнездо?
— Ещё какое, — кивнул я. Всё разорил, подчистую. Теперь с плотиной разберёмся — и живи на своём болоте спокойно.
— Спасибо, княже! Вот, возьми мёд!
— Понеси пока. Мне свободные руки нужны.
Жрать хотелось зверски. Я отломил кусок сот, засунул его в рот и принялся жевать, чувствуя, как прилипает к зубам мягкий воск.
Из болота мы выбрались уже затемно. Прошка и Джанибек скучали возле кузницы. Кузнец тихо лежал в телеге, на заботливо подстеленной охапке сена. Нога и плечо у него были забинтованы.
Связанный Архип валялся на земле. Руки его были туго стянуты сзади верёвкой и привязаны к спутанным ногам. От этого староста выгнулся чуть ли не кольцом. На его лбу багровел здоровенный синяк.
Увидев меня, Архип захрипел:
— Развяжи! Руки от ног отвяжи хотя бы!
— Зачем вы его так стянули? — спросил я Джанибека.
— Он из ремней вывернулся и на Прошку с ножом кинулся. Чудом не пырнул.
— И ничего не чудом, — недовольно отозвался Прошка. — Не ожидал я просто. Ремни затянул, как следует. Кто знал, что он так взбрыкнёт. Еле спеленали обратно.
— Когда это было? — спросил я.
— Да часа два назад, если не больше.
Ипать! Примерно в это время я убивал мару.
Я вытащил из-за голенища нож, наклонился над Архипом, собираясь перерезать верёвку, которая соединяла его руки и ноги. На всякий случай, всмотрелся в водянистые глаза старосты. Староста с вызовом уставился на меня.
Я почувствовал, как в нём под внешним спокойствием скрывается бешеная, нестерпимая ненависть.
Несколько секунд я глядел ему в глаза. Хотел убрать нож, но всё же разрезал верёвку. Архип со стоном выпрямился на траве.
— Спасибо, княже! — с издёвкой сказал он. — Может, и руки освободишь? Затекли.
— А бражки холодной тебе не подать?
Я злился не на старосту, а на самого себя. Передо мной лежал убийца, а я не мог отделаться от мысли о том, что у него болят стянутые верёвкой руки.
Я схватил старосту за шиворот и потащил кверху.
— Поднимайся!
Он, кряхтя, встал на колени. Я продолжал тащить.
— На ноги вставай!
Архип кое-как поднялся на ноги.
Я грубо толкнул его в телегу.
— Лежи здесь и не дёргайся!
— Хорошо, княже! — с притворным смирением кивнул Архип.
Это разозлило меня ещё больше.
— Что в ящиках?
— В каких ящиках?
Архип поднял брови, глядя на меня честными глазами.
— В тех, которые вы на мельнице спрятали и в Литву хотели отвезти.
— Не знаю ни про какие ящики! — упёрся Архип. — Кто докажет?
— Я сам видел, как вы их в мельнице прятали. После того, как ты мельника камнем убил.
— Никого я не убивал! Твоё слово против моего, а свидетелей нет!
Бля! Вот же тупой урод!
— Свидетелей нет? А кузнец?
— Так, может, кузнец мельника и убил? А на меня теперь валит! А я всю ночь боярский терем караулил, никуда не отлучался!
Я сжал кулаки.
Въипать бы тебе, гнида!
Немой! На кой хер ты ему что-то доказываешь? Зачем тебе его признание, а? Ты сам видел, как он убивал. Ящики по-прежнему на мельнице. Поезжай и погляди — что там.
Я готов был прямо сейчас поехать на мельницу. Но какой смысл рыскать там ночью? Ящики под замком, до утра они никуда не денутся.
Ключ!
Я вернулся к телеге и обшарил карманы Архипа. Вытащил связку ключей и ещё один, отдельно висящий на медной цепочке.
Скорее всего, это и есть ключ от мельничного замка.
— Ладно! Поехали к Марье.
Прошка прикрыл дверь кузницы и заботливо подпёр её колом.
— Может, не растащат инструмент.
Я махнул рукой.
— Всё равно кузнеца придётся в город везти, к Сытину. Да и тюрьма по нему плачет, как ни крути.
Чтобы вкатить телегу во двор дома Марьи, пришлось снимать жерди с ограды. Ворот у неё не было, только калитка.
Архипа Джанибек отвёл в низенький бревенчатый сарай без окон, в котором хранился всякий хлам.
Прошка перевязал кузнецу раны, смазав их мазью, которую дал Потапыч.
— Этого куда?
Я задумался.
— Марья! Если ещё место, где кузнеца запереть отдельно от Архипа?
— Только нужник если, — невесело отозвалась Марья.
Бля!
Кузнеца отнесли в тот же сарай. Прошка притащил с сеновала две охапки сена, кинул пленникам. Я пока осмотрел сарай — нет ли чего острого, чтобы разрезать верёвки. Нашёл ржавую обломанную косу, забрал с собой.
В этот раз никто не позаботился принести нам корзину с едой. Поэтому поужинали тем, что нашлось в доме — черным хлебом и овощной похлёбкой. В мешке у Прошки завалялось вяленое мясо. На закуску пошёл собранный болотником мёд.
После ужина я свалил на сеновал, достал из кармана зеркальце и вызвал Сытина.
— Ну что, Немой, одолел мару? — весело спросил Сытин.
— Одолел.
— Давай подробно — что как было?
Я в подробностях рассказал Сытину про бой с марой. Сытин изумлённо покрутил головой.
— Ну, ты даёшь, Немой! Высушить мару и налепить из неё крыс — до такого ещё никто не додумался. Это я тебя хвалю, если что. Молодец, справился! Яйца точно все разбиты?
Я вспомнил, с какой жадностью крысы разоряли гнёзда, и уверенно кивнул.
— Д единого.
— Хорошо. Что думаешь делать с Архипом?
— Ну... в Старгород отвезу, наверное.
— На кой хер?
— В смысле? Его судить надо!
Сытин в зеркале прищурился.
— И кто, по-твоему, должен его судить?
— Князь.
— Логично мыслишь, Немой. А ты у нас кто, напомни?
Бля!
— Я тебе так скажу, Немой, — задушевно продолжал Сытин. — Князь Всеволод очень удивится, если ты его такой хернёй озадачишь. А бояре и все прочие намотают на ус. Понял?
Я подумал и кивнул.
— Понял.
