Как оказалось, дед занимал шесть комнат первого этажа, здесь располагались спальня, с большим камином. Смежными с ней были приемная, для посетителей, она же рабочий кабинет, и… Карцер! Здесь содержались арестованные, судьбами которых занимался сам император. Ну–у дед, силен. Петр конечно же слышал о том, что покойный император присутствовал на множестве допросов, по самым различным делам, но тако–ого не ожидал.
Одна из комнат сильно озадачила Петра. Он конечно же помнил о том, что деда отличала тяга к различным специальностям, он был и плотником, и кораблестроителем, несколько кораблей спроектировал сам, от киля до клотика. Знал кузнечное дело и очень даже мог поработать за наковальней. Обладал знаниями архитектора, землемера, фортификатора… Да чего он только не умел!
И вот еще одна сторона. Вдоль стен стоят какие‑то махины,[10] предназначение которых Петру не ясны. Во всяком случае они в значительной мере отличаются от тех, что он видел на мануфактурах и заводах. Массивные деревянные станины, но изукрашенные изящной резьбой и покрытые темным лаком. Напротив каждого из них, на стене стеллажи, на полках и в специальных гнездах разместился различный инструмент. В углу, на полу аккуратно сложен различный материал, тут и деревянные чурбаки, различных пород, кость, есть и медь. На полках лежат и стоят какие‑то изделия.
Полное ощущение того, что дед вышел отсюда только что, аккуратно расставив все по своим местам. Хотя… Все прибрано, вычищено, нет и намека на пыль. Но не покидает ощущение, что мастерская, а ничем иным это и не могло быть, пребывает в запустении и уже давно. Разумеется здесь появляется прислуга, прибирается и содержит все в порядке, во всяком случае как они это понимают, но от этого ощущение запустения и заброшенности никуда не девается. Словно душу вынули из мастерской.
На мгновение Петру даже показалось, что махины взирают на него словно осиротевшие детки. Он даже моргнул несколько раз и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Поначалу растерявшись, он все же сумел понять, откуда появилось это ощущение. Да, машины тщательно протирали от пыли, но вон там, видна смазка и явно уже давно пересохшая, нуждающаяся в замене. Вон, в шестеренчатом механизме, зубья потускнели, а они по всему должны быть светлыми, от постоянной работы, потому как и сейчас их цвет отличается. Вот эта рукоять, явно не должна торчать вверх. Почему? А бог его знает, не должна и все тут. Вот этот инструмент, по всему должен быть развешан в иной очередности, а не так, как он висит. А вот этот вообще должен лежать на стеллаже, вместо вон того, чье место похоже и занимает.
Но самое главное. Не может быть в мастерской, так чисто. Тут впору в белых чулках разгуливать, в праздничной одежде свободно расхаживать, и обтираться об махины, и ничуть не запачкаешься. Если бы ею регулярно пользовались, то непременно нашлось множество мест и для пыли и для иной какой грязи. Да вон, хоть та дверь, явно ведущая на улицу. Ей бы обязательно пользовались, не носить же материалы и иное потребное через все комнаты. Но она явно уже давно не открывается.
— Василий.
— Здесь я, Петр Алексеевич, — тут же отозвался из‑за спины денщик.
— Что это, знаешь?
— Как не знать, государь. Все прознал. Это то–кар–ная мастерская, вот. Тут стало быть дед твой покойный, разную справу делал, для души. Сказывают бывало рассердится нешуточно, да так, что кого и в кровь побьет. А потом становится к этим самым махинам, поработает, и оттаивает. Очень он любил с этим махинами возиться. Даже куда в дальнюю дорогу отправится, обязательно хоть один с собой брал. По это отдельную повозку снаряжали.
— И что, он сам всем этим занимался? Ухаживал за станками, смазывал, ремонтировал, коли что сломается?
— Не, были у него помощники, несколько человек. А за главного помощника и любимца у него был главный токарь Нартов.
— И где он теперь? Отчего тут такое запустение?
— Так, невзлюбил его светлейший. Как только царь батюшка преставился, так и услал его куда‑то. Вот с тех пор тут и тихо.
— А куда услал?
— Не ведаю, государь, — вздохнул Василий.
Все же есть предел его пронырливости. Впрочем… Петр посмотрел на сокрушающегося денщика и тут же сделал вывод — узнает. Если бы он сразу сообразил, что Петра заинтересует судьба главного токаря, то и сейчас имел бы сведения. А вот Петра заинтересовало. Очень уж захотелось эти станки опробовать. Вот только как к ним подступиться? С дуру‑то, много чего можно наворотить. Что же, остается только обождать. Василий он такой, долго томиться не заставит.
Так и прошел первый вечер в летнем дворце, теперь уже по праву принадлежащем ему. Признаться, Петр нашел новое жилище ничуть не уступающим по удобству и уюту прежнему. Подтверждением этого было утро. Несмотря на раннюю пору, юный император проснулся отдохнувшим и даже чувствовал небывалый подъем.
Когда Василий вошел в спальню с кувшином и тазом для умывания, то сильно удивился обнаружив государя, за каким‑то странным занятием. Покрывшись испариной, он изводил себя странными упражнениями. То руками машет, как мельница, то телом крутит, то поклоны земные бьет, а потом ногами размахался. Все это время денщику пришлось простоять в ожидании, когда же молодой человек соизволит начать умываться.
Наконец с упражнениями было закончено и Петр поспешил скинуть с себя порты, чтобы обтереться мокрым полотенцем. Покончив с этим и решив, что данная мера не достаточна, он пришел к выводу — подобные упражнения нужно выносить в парк. Да еще не помешает устроить пробежку, эдак версты три. Прислушался к себе, выдюжит ли? Хм. Вполне. Это ему по силам. А в конце, занятий нужно будет обязательно устроить купание в чистой и прохладной воде. Ну, или хотя бы вылить на себя пару тройку ушатов, для бодрости духа.
При мысли об этом им даже охватило какое‑то нетерпение и желание непременно это проделать. И немедленно. Однако припомнив, что сразу после завтрака подойдет учитель и начнутся занятия, все же решил отложить на завтра. Но непременно. Поэтому он тут же отдал распоряжение Василию о более раннем подъеме, и соответствующей подготовке к намечающемуся действу.
— А чего это было, Петр Алексеевич.
— Физические упражнения, Василий. Для поднятия духа и укрепления тела.
— Так ты вроде никогда такого и не делал, государь.
— Так я раньше и императором не был, — задорно улыбнулся Петр.
Распорядок императора был прост. Подъем, умывание, потом занятие науками до обеда. Это в случае если не возникало срочных государственных дел, требующих его вмешательства. Впрочем, подобное случалось крайне редко. Сенаторы с пониманием относились к возникшей у императора тяге к наукам. Даже Остерман, который в прошлом потворствовал его лени и склонности к забавам.
