Попав к наркому РКИ кабинет, первым делом естественно, здороваюсь и представляюсь.
Куйбышев после нескольких мгновений промедления все же вспоминает:
– Вы у меня, кажется, уже бывали. Вроде бы с комиссией по Дальнему Востоку, из-за проблем с контрабандой, если я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – чуть улыбнувшись, подтверждаю его воспоминания. – Но сейчас я работаю в ВСНХ, занимаюсь перспективными планами, и в связи с этим очень рассчитываю на вашу помощь.
– В чем же наша помощь может заключаться? – интересуется председатель ЦКК. – Провести обследование плановых органов? Каких? Госплана или местных плановых комиссий?
– К сожалению, вопрос гораздо серьезнее, – качаю головой. – Мне приходится на практике постоянно сталкиваться с тем, что нынешнее безобразное состояние учета и отчетности способно сорвать любую плановую работу.
– Прямо-таки сорвать? – с видимым недоверием отзывается Куйбышев. – Конечно, положение с отчетностью у нас весьма скверное, но не настолько, чтобы с нею вообще нельзя было работать!
– Именно настолько! – категорически парирую я. – Вам известно, сколько бумаги НКПС ежегодно закупает у нашего Центробумтреста для своих форм отчетности? – не дожидаясь ответа на свой, в сущности, риторический вопрос, сообщаю сведения сам:
– Четверть всей трестовской выработки! Это целых четыреста двадцать тысяч пудов (сам горячий поборник метрической системы, но что поделать, что если мне удалось добыть лишь такие данные, в пудах?). – Не давая председателю ЦКК опомниться, продолжаю сыпать фактами. – Знаете ли вы, что Наркомзем Украины превратил годовой отчет агронома в толстенный фолиант, содержащий двадцать тысяч вопросов? А форму Наркомторга по учету кожевенного сырья вы видели? Там двадцать семь тысяч вопросов. Впрочем, – делаю небрежный жест кистью руки, – это лишь мелкие бюрократические капризы по сравнению с тем, во что превратил свою отчетность Наркомтруд. Как вы полагаете, сколько всего показателей в течение года они собирают в своей системе только по рынку труда?
Валериан Владимирович, прежде, чем ответить, пристально посмотрел на меня:
– Если судить по тому тону, с которым вы задаете этот вопрос, то там творится нечто несусветное. Тысяч двести? – кривовато усмехнулся он.
– Более ста восьмидесяти девяти миллионов, – преувеличенно-спокойным тоном, чтобы не дать себе сорваться, поправляю наркома РКИ.
– Сколько-сколько? – с явным недоверием переспрашивает Куйбышев.
– Вы не ослышались. Сто восемьдесят девять миллионов четыреста тридцать две тысячи четыреста девяносто пять. Да еще по охране труда свыше тридцати миллионов показателей! – во мне не на шутку начинает закипать праведный гнев. – На кой черт все это нужно? Кто и когда сможет не то, что обработать, а просто прочесть эти данные? Да тысяча Госпланов будет разбираться и не разберется до второго пришествия коммунизма!
Председатель ЦКК непроизвольно улыбнулся в ответ на мою шутку, но тут же погасил улыбку.
– Вы хотя бы представляете себе объем работы, которую нужно провести для упорядочивания отчетности? – спрашивает он, усталым жестом проведя рукой по большому выпуклому лбу.
– Объем колоссальный. Тем скорее надо браться за эту работу, – надо настоять на своем во что бы то ни стало, и я пускаю в ход тяжелую политическую артиллерию. – Иначе исполнение директив недавнего Пленума ЦК о составлении перспективного плана социалистической реконструкции народного хозяйства будет попросту сорвано.
Куйбышев, похоже, собирался в ответ сказать нечто довольно резкое, но, немного пожевав полными, мясистыми губами, смолчал, и только глянул на меня исподлобья со страдальческим выражением. Надо сказать, этот взгляд – мрачный и одновременно жалобный – у него получился весьма впечатляющим. Да, настала пора подсластить пилюлю.
– Валериан Владимирович, вы не думайте, что приперся к вам чиновник только с категорическим требованием: вынь да положь немедленно, а лучше – вчера, со всех сторон правильную и красивую отчетность, а кто и как это сделает – не его забота. Нет, это дело наше общее, дело партийное, и я много думал над тем, как его ускорить, – говорю это уже не прежним настоятельным, даже категоричным тоном, а перехожу на мягкий, доверительный разговор. – Чтобы облегчить вам работу, предлагаю предварительный отбор учетных показателей возложить на сами ведомства на основе очень жесткого подхода. А именно: ведомства должны представить расчеты, указывающие, кто из утвержденного штата их сотрудников и сотрудников организаций, у которых они запрашивают отчетность, и в какие сроки будут составлять и обрабатывать отчетную документацию. В основу же такого расчета следует положить нормативы работы с учетно-отчетной документацией, которые может разработать ЦИТ, разумеется, с утверждением РКИ. Думаю, Гастев не откажется поработать на это дело?
– То есть вы хотите жестко увязать объем отчетных показателей с реальными возможностями их обработки? – идея наркому РКИ понятна и без долгих объяснений. – Но кто даст гарантии, что это будут именно те показатели, которые нужны вам для работы по пятилетнему плану? – Намекает, и достаточно прозрачно, что и нам неплохо бы подключиться к его заботам. Резон в этом есть…
– Гарантий никто не даст, мы должны обеспечить их сами. Поэтому со стороны Планово-экономического управления обещаю вам самое активное участие наших специалистов в экспертизе отчетной документации. И с Кржижановским постараюсь договориться о том же. – Смелое обещание, но, надеюсь, хотя бы одного специалиста из Госплана Глеб Максимилианович на такое дело сумеет выделить.
– Да, озадачили вы меня, нечего сказать, – промолвил на прощание Валериан Владимирович, пожимая мне руку. – Что же, придется Рабкрину еще по этой линии засучить рукава.
* * *
Попрощавшись с Осецким, Валериан Владимирович устроился за письменным столом и задумался. Да, ничего не попишешь – провести сокращение аппарата, чего от него настоятельно требовали в Политбюро, никак не получится без приведения к сколько-нибудь пристойному виду ужасающе раздутой отчетности. И занесло же его на эти галеры! Аппарат, как резиновый мячик, упорно сопротивлялся всяким сокращениям – вроде сожмешь его, а как только ослабишь давление, так он снова возвращается к прежним размерам, если не еще большим.
Куйбышев припомнил строки письма, полученного от своего друга, Феликса Эдмундовича, еще в 1923 году. Как он там писал-то? Выдвинув один из ящиков стола, он покопался в нем и извлек на свет божий сложенный вчетверо листок со знакомым летящим почерком:
