А вот ждать… Просто — терпеть. В английском языке есть слово «пейшенс» — терпение. Как говаривал Макарушка Нагульнов по поводу английских «сплотаторов» — «шипят они, злобствуют». Вот и я злобствую. На солнце. Как же оно медленно по небу ползёт… В городе, может статься, Акиму руки калёным железом жгут. А я тут сижу и ничего не делаю. Поджидаю… Мерзкое чувство.
«Всё — проходит». Царь Соломон и в этот раз оказался прав. Прошёл и этот день. Едва солнце ушло за горизонт, как мы выбрались из левобережного хмыжника и преставились в такой же хмыжник, но правобережный. И существенно выше — почти к краю луговины, откуда виднелись тёмные очертания посада на возвышенности. Уличных фонарей на «Святой Руси» нет. Как, впрочем, и вообще в этом мире. Огоньки в домах не горят. С западной стороны неба чуть подсвечивают сумерки.
— Сидеть тихо. Ждать меня. Не приду до света — уходить в Рябиновку. Сухан, за мной.
Никогда не приходилось бегать на тайные свидания. Ни в той жизни, ни в этой. То есть, конечно, бывали встречи… не афишируемые. Но в темноте, по чавкающему лугу, к женщине, но совсем с другой целью…
А уж ночные встречи по поводу шантажа… Как это здесь, в средневековье делается — представления не имею. Учитывая ритуальную насыщенность туземной жизни, могу предположить, что и такое мероприятие должно быть как-то… обритуалено. Какие-нибудь «два притопа, три прихлопа, зашипеть по-змеиному, завыть по звериному», «дождаться вопля выпи и в ответ три раза крякнуть удодом с молитвой»…
«А иначе
Нам удачи
Не видать».
Отсутствие знаний местной специфики не исключает полезности знаний обще-криминальной. Или — общечеловеческой. У меня есть очень серьёзные сомнения в том, что посадница будет рада весточке от Кудряшка. Чтобы он там не говорил и как бы не расписывал «страстные лобзания» при расставании. И я почти уверен, что требование добиться освобождения Акима под угрозой раскрытия тайны отцовства того самого малыша, который сегодня ползал у меня на глазах в манежике на заднем дворике, будет воспринято… не благожелательно. Возможны истерики и взбрыки. Поэтому — Сухан, еловина, мешок, овчина, ременные вязки. А, ещё, на всякий случай, Сухану — кольчугу.
«Лихие девяностые» воспитали у меня некоторые полезные рефлексы. Типа: приходить на место встречи за четверть часа до начала. Типа: просто перекурить и осмотреться. Отходы-подходы, транспортные возможности, рельеф местности… Не то, что бы ждёшь всякого чего, а просто автоматически. Ну, мне так спокойнее. Конечно, пришлось по-подпрыгивать от нетерпения возле лодки: пока светло — на луг не сунешься. Вот только случайных свидетелей мне не хватает. Не думаю, что на нашем постое оставили засаду — мы возвращаться не собирались. Но если кто-нибудь из туземцев увидит, да куда надо сбегает, то нашему разговору могут помешать в самый не подходящий момент. Толстые дяди с тяжёлыми железяками в руках.
Подножие холма, на котором стоит посад, заросло кустами — туда я посадил Сухана. Прикинул со стороны, чтобы его белая рубаха сильно не просвечивала, а сам устроился пониже. Ждём-с.
Ждать пришлось долго, и посадница появилась неожиданно с другой стороны.
— Кудряшок где?
Я даже испугался. Вдруг из сгустившейся за это время темноты — голос. Потом сообразил — в отличие от меня, дурака, посадница была в тёмном платье и тёмном платке. Меня-то в белой рубашоночке — издалека видно, а её — только с двух шагов силуэт.
— Ну, чего молчишь, будто язык проглотил. Где он, я спрашиваю.
— Там. (Я неопределённо махнул рукой в сторону востока). Но письмецо прислал. Вспоминает, как вы ласкались-миловались, какие ты слова ему любовные сказывала, как над мужем законным посмеивалась. Про сыночка своего спрашивал. Хорошо ли посадник ублюдка Кудряшкового кормит? Хотел письмо тебе сразу отдать, да вот беда — Акима Рябину, отчима моего, сегодня повязали, в поруб кинули. Ты бы помогла, благодетельница. Уговорила бы муженька твоего отпустить невиновного. А то ведь мне к посаднику идти, торг с ним вести, отчима за грамотку выкупать…
— Грамотка с тобой?
Я уверенно похлопал себя по груди. Карманов здесь нет, так что пришлось свернуть бересту в трубочку и сунуть за пазуху. Лежит и царапается.
— Ясно. А сам-то Кудряшок скоро сюда будет?
— Ну, это вряд ли. Ножками он занемог. Со двора не уходит.
— Так где ж тот двор? Уж очень мне охота с миленьким моим повстречаться. Не доигрались мы с ним, не добаловались. Где ж он, сударь мой яхонтовый, живёт-обретается?
Что-то у меня когнитивный диссонанс в ушах. Дословно это означает: «несоответствие полученного ожидаемому». Я ожидал испуга, слёз от перспективы раскрытия факта супружеской измены, а имеем явно и смело выражаемое стремление продолжить. Стремление безбоязненное и, пожалуй, даже наглое. Тональность и стилистика выражений несколько… демонстративна. Но это — на мой взгляд. А я что, понимаю, как такие слова надлежит говорить «первой леди» вот в этом городке Елно, вот в этом 1160 году от Рождества Христова?
Похожий случай описан в «17 мгновений весны» на примере попытки шантажа германской разведкой аргентинского дипломата. Акция по вербовке «на девочке» сорвалась после того, как аргентинец, внимательно по-разглядывав фотографии постельных сцен со своим участием, сказал:
— А можно ещё один комплект фоток? Для моей жены. Мы с ней очень любим рассматривать такие картинки в постели.
Офицеры СС разошлись во мнениях: возможно ли такое? Бесстрашные унтер- и штурмбанфюреры задались вопросом:
— А кто из нас не боится своих жён?
Поскольку длительно и интенсивно внушаемые нацистами всей германской нации «твёрдые моральные правила» сказывались уже и на психике «чёрных рыцарей», то итогом размышлений было:
— Такого быть не может. Нас снова провели.
На «Святой Руси» Гебельса нет, а насколько местная православная церковь эквивалентна нацистской пропаганде в части внушения «твёрдых принципов» — непонятно. Возможно, мне, как тем унтер- и штурм- следует сказать: «Нас снова…». Точнее: «я снова лопухнулся».
Переходим к плану «Б». Какой я умный! Сумел же, исходя из особенностей поведения аргентинских дипломатов в те ещё времена, предусмотреть и продумать ещё один вариант. Раз на неё не действует шантаж — попробуем торг.
— Яхонтовой твой сидит в тоске-печали, тебя дожидается, В тихом месте, в укромном уголке. Помоги мне — и я тебе то место укажу. И весточку отнесу, коль захочешь. Но сперва надо вызволить Акима Рябину. И дело против него закрыть. Потолкуй с мужем своим. Как Акима выпустят, так я тебе и про Кудряшка всё расскажу.
— Расскажешь. Не можно это.
Последняя фраза как-то выпадала, была не связана с нашей беседой и произнесена была напряжённо и декларативно. Какая-то бессмыслица. Вроде известного кодового сигнала: «Над всей Испанией безоблачное небо».
Я ещё не успел додумать эту мысль, как какая-то сила схватила меня сзади за руки, рванула их назад, прижала меня спиной к чему-то мягкому и обширному.
— Вали его!
Посадница шагнула мне навстречу, одновременно запуская правую руку в левый рукав своего тёмного платья. Меня подкинуло в воздух, крутануло и воткнуло лицом в луговую траву. Здесь, у начала подошвы холма, земля была довольно сухая, лицо не вмялось в почву целиком, и я мог бы, наверное, закричать. Но сначала меня настолько всё происходящее поразило… А затем мне в спину резко упёрлось что-то очень жёсткое и тяжёлое. Так что я и вдохнуть не мог. Только мычать. Кажется, над моей головой что-то говорили. Меня снова, как кутёнка, вздёрнули. Я успел только судорожно глотнуть воздуха. «Пролетая над гнездом кукушки»…
Как тот партизан из анекдота: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? — Алес, алес. Фоер!».
И снова меня резко приложили о землю. Теперь уже спиной. Весь проглоченный воздух из меня снова выбили. Да вдобавок что-то плотно прижало к земле мои руки над головой, а на живот резко уселась верхом посадница. Всё это произошло так быстро, что я даже свой любимый «факеншит» не успел подумать. Так это… ах, ляп, бах, ух, ох. Ё!
Последнее — это когда посадница запустила под себя и под мою рубаху руку, и, царапая мой мякенький животик ногтями, перстнями и самой берестой вытащила оттуда Кудряшково сочинение. Она глянула на него, но даже не стала разворачивать — слишком темно для чтения. Зато в другой руке у неё оказался небольшой ножик. Очень изящный, насколько я смог разглядеть в темноте, довольно тонкий и короткий стилет. Рукояти я не рассмотрел, а вот сам клинок — очень даже хорошо. И сильно коротким он не выглядел. Поскольку он был весьма наглядно приставлен к моему глазу.
— Ну что, деточка, сразу скажешь, где этот поганец Кудряшок обретается, или сперва тебе глазик выковырнуть? Где ты этого змея ползучего видел? Ну! Говори!
Я сам за последнее время несколько раз применял тот же приём — «ножик на глазик». Впечатляет. С этой стороны, со стороны очень близкого острия — особенно. Очень хочется отползти, но что-то над моей головой меня держит. Должен честно признать: никакой внятной реакции у меня не было, я чисто инстинктивно шебуршил ножками, издавал какие-то невнятные звуки. Остриё приблизилось. Но у посадницы была занята вторая рука — она не могла зафиксировать моё лицо. Ей пришлось отвести кинжал и, оттянув на груди платье, сунуть себе за пазуху свёрнутую бересту.
