— А почему вы решили, что это их технология? — со сдержанным удовольствием спросил ракетчик.
— То есть как? — несколько опешил нарком. — А чья же?
— Товарищ Берия, — с тихой убедительностью произнёс профессор, чуть подаваясь вперёд, — их решения технически безобразны, посмотрите: такую явно избыточную мощь — и впихнули в грубую прямоугольную коробку. Я не верю, что задачу нельзя было решить изящнее, и полагаю, что они владеют этой технологией, но сути её в действительности не понимают.
В словах Тихонравова было совсем не много смысла. И всё же Берия не стал бы Берией, если б не научился видеть зерно истины в таких вот полуэзотерических суждениях людей науки.
Учёный, настоящий учёный, всегда отвергает мистику — и всегда сам немного мистик. Он запросто игнорирует вбиваемые с детства стереотипы, благоразумие, пошлую житейскую мудрость — если весь этот глинобитный балласт мешает ему докопаться до сути. Привычка к каждодневному вниканию в устройство мира сильно способствует презрению к этому самому устройству, потому что учёный, настоящий учёный, видит свою цель не в простом понимании, о нет! Он жаждет управлять, менять мир под себя, под свои представления о том, как мир должен быть устроен. В этом смысле всякий учёный, настоящий учёный, есть большевик.
Большевику ненавистно, что одни люди могут жить на слезах, поте и крови других людей — учёный не может вынести, что человек не умеет летать, подобно птице.
Ему говорят: так уж заведено.
Ему говорят: смирись, что было, то всегда будет.
Ему говорят: ты разобьёшься.
А он, чудак, только смеётся, сплёвывает юшку да сызнова лезет на колокольню, излаживая парусиновые крылья. Нет в чудаке ни вины, что взбаламутил вечное подлое болото, ни тем более смирения перед этой серой тьмой. За то и будет в конце концов его победа, ибо на его стороне великая правда, а великая правда есть великая сила. И неважно, сколько раз ломались твои крылья — не ты, так дети твои всё равно полетят, успей только нарожать. А и не успеешь — невелика беда, потому что, пока ты строишь крылья, в любом, самом отчаявшемся, самом бескрылом поколении найдутся дети, крылатые дети, которые пойдут за тобой с горящими глазами, чтобы стать настоящими — настоящими учёными, настоящими большевиками.
Ты, главное, строй.
— Вот что, товарищ Тихонравов, — сказал Берия, вставая, — мы сейчас под Балашихой строим… аэродром. Вы понимаете. Сейчас поедете со мной, осмотритесь на месте.
— Да нет, на месте осмотримся. Технически базу можно поставить почти где угодно, поверхность не критична.
— Ну как не критична? — спросил Половинкин. — В болоте ты будешь лагерь разворачивать? Хотя да, нам же ненадолго — «Тень» достанем и улетим. Комары зажрать не успеют.
— «Комары»? — насторожился капитан. — Местные хищники?
— Хищники, хищники: кровь сосут, — с удовольствием согласился Коля, отмечая про себя очередное несовершенство автоматического переводчика. За прошедшее время серьга успела стать привычной, почти родной частью уха. Вроде комариного укуса, только не закровит.
— Гнус, — догадался Окто, — это ерунда. У вас вообще планета тихая, опасного зверья почти нет.
— Медведи, тигры есть, кашалоты, — с некоторой обидой завёлся было Половинкин, но десантник только отмахнулся:
— Говорю же, ерунда. Я по всей Империи службу тянул, чего только не видал. И вот что я тебе скажу: самый страшный хищник во вселенной — это…
— Человек! — блеснул эрудицией Коля. Он читал книжки.
— Какой человек, зачем человек? — присвистнул Окто. — Виищокк — вот самый страшный хищник. Ты бы видел клешни! Человеку против такого шансов ноль.
Капитан призадумался.
— Хотя если ты про Владыку Вейдера или вашего…
— Тихо! — прошептал Коля, указывая на дорогу. Кусты на той стороне шевельнулись, потом ещё раз. — Вот эти ребята. Планшет доставай-ка.
— Что вы маячков себе не напечатали? — ворчливо отозвался Окто, вытаскивая из заспинного кармана свой крошечный плоский телевизор.
— Не знаю, — рассеянно сказал Половинкин, — нет у нас никаких маяков, мы ж не на море. Как тут опять фотокарточку включить? Сюда нажать? Ага…
На самом деле он не особенно нуждался в том, чтобы снова рассматривать портрет командира группы советского осназа — всё-таки сержант… то есть лейтенант государственной безопасности, память профессиональная. Просто Коле нравилась эта электрическая штуковина: одновременно и книга, и карманный кинотеатр, и радио — можно читать, можно картинки рассматривать, можно клавиши нажимать, даже разговаривать. Последнее, впрочем, на фоне пережитого за последние дни впечатляло уже не так, но всё равно — очень замечательная штука!
Он деловито ткнул пальцем в экран.
Читать по-инопланетному Половинкин, конечно, пока не умел. Просто запомнил последовательность странных угловатых букв, обозначавшую словосочетание «Входящие сообщения».
Жаль, что серьга-толмач переводит только устную речь, подумал Коля. Или можно было бы сделать такие, например, очки для чтения иностранной литературы: смотришь в книгу — видишь что-нибудь более понятное.
Хотя пока и так можно приспособиться: с экрана планшета знакомо хмурилась мужественная физиономия командира.
— Майор Мясников, — вполголоса «прочитал» Половинкин надпись под фотокарточкой. В принципе, буковки все простые, запросто можно выучить. И самому с планшетом управляться, без помощи Окто. Нет, капитан мужик отличный, простой, сошлись они легко. Но советский человек должен настойчиво и целеустремлённо овладевать профессией, а профессия-то у Коли сейчас простая — Родину защищать.
Дураки только думают, что война — это одна сплошная стрельба и крики «ура». Нет, самый отважный, самый умелый боец без грамотного руководства — считай, заранее покойник. А руководить с таким-то вот планшетом было б куда проще. И Коля твёрдо собирался технику союзников освоить.
— Зачем тебе? — скептически хмыкнул Окто. — Как будто профессиональный диверсант не может подделать внешность. Ты же сам из этих, чего тебе опасаться?
— Ни из каких я не из «этих», — шёпотом, но твёрдо сказал Коля, — и вообще я комсомолец.
Он с сожалением протянул планшет капитану.
— Ну что, я зову, твои готовы? — и, дождавшись уверенного кивка, чуть приподнялся из травы и закричал: — Стой, кто идёт!
Кусты по ту сторону просёлка тут же отозвались:
— Свои! Привет от дяди Паши!
— Как он там, не хворает? Игрушек прислал?
— Матрёшек и Петрушек! И заводных лягушек!
Глупый пароль, но всё было верно. Впрочем, Половинкин и не сомневался — иголочки успокаивающе молчали. Так уж, порядок есть порядок.
— Майор! — крикнул Коля.
— Лейтенант? — сказали кусты.
— Выходим на дорогу, только мы! — предложил Коля.
— Не выходим, — насмешливо ответили кусты, — ты глаза-то подыми для разнообразия, лейтенант.
Половинкин откатился вбок, переворачиваясь на спину, поглядел вверх. В чистом сухом небе высоко стояло солнце, Коля щурился. В просветах между кронами деревьев он увидал маленький, как игрушечный, квадратный самолётик, словно бы зависший прямо над ними.
— Немцы, товарищ майор? — крикнул он с тревогой. — Десант, бомбардировщики?
— «Рама», разведчик ихний, — ответили кусты, и, чуть поколыхавшись, исправились, — то есть «их», конечно. Скоро тут весялуха намечается — белорусская народная плясовая. Поспешить бы, лейтенант!
Коля мгновение поразмыслил, переглянулся с капитаном Окто и кивнул.
— Товарищ майор! — закричал он, перекатываясь назад и привставая из травы. — На юг метров пятьсот вдоль дороги, там низинка такая, можно перейти незаметно. Там боец наш, мою фамилию назовите громко! И не удивляйтесь ничему, ладно? Это наш там боец.
— Понял, лейтенант, — отозвались кусты, помахав на прощание веточкой, — всё мы знаем, жди.
Половинкин повернулся к Окто:
— Ну что, как там твои?
— Встретят, не беспокойся, — пожал бронированными плечами десантник, — только зря всё это: с развёртыванием базы мы бы и сами справились, без вашего осназа НКВД.
Коле понравилось, как ревниво десантник произнёс русские слова «осназ НКВД». Было в этом что-то от интонации, с которой он называл собственное подразделение — 501-й Легион.
— Нет, — сказал Половинкин, — у нас на Земле без НКВД ни одно доброе дело не делается.
— НКВД поддержать — дело, конечно, доброе, товарищ генерал. Только сгинем ни за грош по дороге. Такое моё мнение.
Рокоссовский положил ладонь на локоть своего начштаба.
— Алексей Гаврилович, — мягко сказал командир корпуса. — Мы же с тобой старые солдаты, знаем: человеку в бою нет ничего дороже сознания, что ему доверяют, в его силы верят, на него надеются…
